Гангстеры
Шрифт:
— К сожалению, я его не знаю, — вздыхает он, вытряхнув из тюбика две таблетки и глотая их. — Это хинин, у меня малярия, я подцепил ее на юге.
Бывают моменты, когда я ненавижу свою профессию. Сидящий передо мной человек, кто бы он ни был, вызывает жалость. Однако в силу профессии мне придется действовать вопреки моим чувствам (я это говорю не для лицемерного самооправдания). Он выбился из сил, а мне придется нанести ему укол, как в фехтовании.
Несмотря на принятые таблетки, на его лбу выступают капли пота, и он жутко стучит зубами. Все его тело сотрясает сильная дрожь, и он умоляет меня:
— Позвольте мне лечь, это новый приступ.
— Нет!
Идуан укоризненно смотрит на меня. Он встает, подходит к больному и укутывает его плечи старым покрывалом, пропахшим собакой. Поскольку я начал играть роль свирепого полицейского, я продолжаю:
— Буржуа, — говорю я сухим тоном, — мне плевать на вашу малярию. Либо вы мне говорите все, абсолютно все, что вам известно о Лутреле, либо вы поедете с нами и вас будут лечить в тюремном госпитале. Выбирайте.
Кинолог яростно сжимает челюсти, чтобы унять дрожь, и скрипит зубами. Пот уже течет по его лицу. Он с трудом подносит к губам третью таблетку хинина, смотрит на меня затравленным взглядом, затем переводит глаза на Идуана.
В питомнике сзади дома, в парке, лают собаки. В салоне появляется маленький черный коккер. Эдуард Буржуа еле слышно шепчет:
— Я все расскажу.
31
Вечер десятого ноября тысяча девятьсот сорок шестого года.
Переполненный зал гудит от голосов десятков тысяч зрителей, едва объявляют о премии в тысячу франков победителю спринта. В зале ресторана Зимнего велодрома нет свободных мест. Устроившись за столиком рядом с дорожкой, по соседству с домиком бегунов, Аттия, Бухезайхе и Дано потягивают шампанское. При взгляде на этих элегантных молодых мужчин никому бы не пришло в голову, что это опасные бандиты.
— Зачем ты нас сюда привел? — спрашивает Аттия, которого раздражает толпа.
В этот момент раздается звонок, и Дано нетерпеливо отмахивается.
— Подожди, Жо, — говорит он, — мой приятель Деде должен выиграть.
Он вытягивает к дорожке свою бычью шею, смотрит на Андре Пусса, ведущего спринт. Мимо него мчится пестрая команда. Дано нервно сжимает огромные кулаки, вскакивая с места.
— Не подкачай, Деде! Покажи этому итальяшке! — кричит он на своем беррийском диалекте.
Неожиданно он застывает, как парализованный. Он видит, как черноволосый Ванни хитроумно огибает веревку, касается его друга Деде. Андре Пусс удивлен не меньше Дано акробатическим маневром своего соперника.
Сжав челюсти, выгнув педали, Пусс делает рывок, чтобы нагнать конкурента и отвоевать захваченную территорию. Его энергия удваивается за счет двух граммов стрихнина, проглоченных с кусочком сахара. Ценой невероятного усилия он настигает итальянца, наступает ему на пятки. Двадцать тысяч болельщиков, затаив дыхание, следят за поединком, затем начинают улюлюкать, подбадривая двух велосипедистов, едущих бок о бок.
— Бей итальяшку, Деде! — кричит Абель, сложив руки рупором.
До финиша остается не более тридцати метров. Раздается оглушительный рев толпы. Еще один сильный рывок, и Пусс выходит вперед, оставляя итальянца Ванни позади. Раздаются аплодисменты. Дано с облегчением вздыхает, вытирает лоб носовым платком и садится на свое место, растянув лицо в улыбке.
— Нет прекраснее зрелища, чем велогонки, — говорит он.
Мамонт с детства обожает велосипед, который был его первой страстью. Прежде чем стать преступником и убийцей, он участвовал во многих любительских соревнованиях, часто выходя победителем.
— Не говори глупостей, — возражает Аттия. — Бокс — вот что такое настоящий спорт.
Большой Жо в юности тоже посвятил много времени спорту. Его рост, подвижность, хорошая реакция и сильный удар делали его непобедимым среди любителей среднего веса.
— Мы что, пришли сюда, чтобы сравнивать ваши подвиги? — перебивает их Бухезайхе.
Дано смотрит на дорожку. Эстафета была передана вовремя: команда впереди, и Пусс может расслабиться, сложив руки поверх руля. Дано нехотя покидает велодром, положив банкнот под ведерко с шампанским. Аттия и Бухезайхе следуют его примеру.
— Куда мы идем? — спрашивает Аттия.
— В мою колымагу. Я оставил ее под мостом. Надо поговорить.
Трое мужчин в элегантных пальто садятся в машину, Дано и Аттия впереди, Бухезайхе сзади, облокотившись на спинки передних сидений. Мимо них, нарушая тишину ночи, с грохотом мчится поезд наземного метро, затем снов? воцаряется тишина.
— Итак? — спрашивает Аттия.
Абель, уже забыв о Зимнем велодроме, о своем приятеле Пуссе и о бегунах, с тревогой в голосе говорит:
— Это по поводу Пьера.
Бухезайхе хмурит брови.
— Тебя что-то мучает? После провала с Саррафьяном он отдыхает в клинике. Мы с Жо часто навещаем его. Врач говорит, что еще не все потеряно.
— Вот именно! — восклицает Мамонт.
— Что именно? — раздражается Аттия.
— Меня удивляет, что такие мудрецы, как вы, не подумали о том, какой опасности он подвергается.
Бухезайхе в свою очередь начинает терять терпение.
— Тебе что, не понятно? Эта клиника надежная.
— А я вас уверяю, что он в опасности! — возражает Дано. — В один прекрасный день какой-нибудь врач, санитар или сиделка узнают его и спровадят к полицейским, и вас в придачу.
Аттия и Бухезайхе переглядываются. Мамонт прав: безопасность Лутреля не гарантирована.
— Вам не приходило это в голову? — спрашивает Дано, недоумевая, как эти два профессионала могли допустить подобную оплошность.
Аттия пытается оправдываться:
— Ну, когда Пьер пустил себе пулю в живот, то нам, откровенно говоря, было не до рассуждений.
— Но с тех пор прошло уже четыре дня, — настаивает Дано со свойственным ему упрямством. — Вы могли бы уже придумать что-нибудь более надежное.
Бухезайхе одобрительно кивает.
— Твоя правда, — соглашается он, — мы сделали глупость, но теперь уже ничего не изменишь. Мы хотели перевезти его, но врач не разрешает. Он считает, что Пьер может умереть по дороге.