Гангутский бой
Шрифт:
Жалкими метрами, неспособными принести отчаявшемуся Ватрангу ни успокоения душевного, ни воинской славы.
И как будто в ответ на бесплодную попытку шведов миссию свою заградительную исполнить, из-за той же скальной гряды, что скрывала утром русские галеры от глаза, показались ещё пятнадцать судов, предводительствуемые генералом Лефортом. Они вырвались на простор и полетели вперёд по уже проложенному маршруту. Это Пётр, видя несомненный успех десанта Змаевича, закрепиться решил надежней на западном берегу. На прорыв пошли теперь из-за того же укрытия скампавеи боевого русского охранения.
К
Капитан-командор Матия Змаевич, исполняя утренний приказ государя, заблокировал немедленно все ходы и выходы в бухте, расположенной близ селения Рилакс.
В бухте той оказалось запертым надежно вместе с отрядом своим шаутбенахт Эреншельд, охраняющий ненужную уже теперь переволоку.
После полудня штиль кончился.
Ожили корабли Ватранга и адмирала Лиллье. Снова к ним подвижность вернулась, а с нею и гигантская мощь. Но единого плана в полной своей растерянности из-за прорыва русских галер шведские командиры так и не смогли составить в тот день. Словно какая-то невидимая пружина сломалась в чётком механизме их действий.
Правильное всего сумел оценить обстановку, возникшую на плесе Лиллье. Ему было ясно вполне, что русских в Тверминне он уже не застанет. Вышли давно галеры из бухты, рассредоточились в шхерах. Понимая, что оставшиеся по эту сторону галеры Петра тоже могут и любой момент отважиться на прорыв, Лиллье принял решение вернуться к Ватрангу для усиления заградительной линии.
Долго ещё в тот день шведский лагерь перестраивался шумно и передвигался, выбирая наиболее выгодную позицию. Явно не хотелось Ватрангу с неудачей смириться. Но для русских наблюдателей многочисленных очевидным было то, что так и не смогли шведы справиться с ощущением растерянности, столь внезапно их ряды охватившим.
Пётр опять колдовал над картой, выслушивал во множестве донесения и надолго приникал потом к подзорной трубе. Новый шведский строй изучал. Ныло видно, что усмешка затаённая губы государя при этом заметно кривит. Не иначе, как снова, стало быть, что-то задумал он…
Завтрашний день должен был окончательно судьбу всего похода решить.
В конце июля смеркалось довольно рано в этих краях. Сразу после захода солнца частые костры заполыхали на полуострове. Они горели в открытую, с некоторой долей вызова — на виду у шведской эскадры, как маяки. Шведская эскадра снова потеряла подвижность из-за наступившего штиля.
В русском лагере возле каждого костра обсуждались итоги минувшего дня.
У солдат настроение было приподнятым, по-настоящему боевым. То, что прорыв удалось осуществить без потерь, более того — без единого выстрела, многих заметно взбодрило. Явный перелом наступил в отношении ко всему этому длительному походу в целом. Это вполне понятно: в действии активном опытные обстрелянные солдаты всегда лучше и полное суть свою истинную проявляют, нежели в ожидании. А пока ведь, надо отметить, всё плавание происходило довольно спокойно, без особых встрясок и происшествий и, быть может, даже несколько усыпляюще. И воспринималось многими людьми служивыми оно не как самостоятельное событие и тем паче военное действо, а скорее как монотонная подготовка к событиям, могущим наконец-то ход войны изменить.
И теперь вот, кажется, началось…
Солдаты в тот вечер тихо беседовали меж собой, прошлое вспоминая, но и в будущее мысленно старались заглянуть непременно, насколько возможно. Прошлое-то, оно у человека военного всегда есть, а вот будущее…
У костра, где Рябов полулежал, опершись на локоть, разговоры велись всё о том же — о прорыве сегодняшнем. Очень было оно по сердцу служивому люду — то, как легко и просто удалось Петру Ватранга переиграть. Дело вроде простое — штиль, полное отсутствие ветра, нашим войскам обернуть на пользу. Обычное дело. Но ведь, с другой стороны, именно из хитростей, из находок подобных и складывается, глядишь, помаленьку, по капельке будущая победа. Ведь и Ватранг наверняка знал о штиле, что в июле регулярно наступает в этих местах — с вечера до полудня. Знал, конечно, — ведь шведы эти воды насквозь прошли. По всему видать, что чувствуют они себя здесь как дома… А вот, поди ж ты, не сумел Ватранг ничего поделать: против шведа как бы теперь природа сама…
Коли уж речь зашла о хитрости воинской, Иван Рябов вспомнил одно событие, давности шестилетней, связанное с обороной Петербурга. Король Карл тогда — до Полтавы ещё дело было — генералу своему, Любекеру, стоявшему в Финляндии с корпусом, отдал приказ: новый город на Неве уничтожить. Верфи и дома сжечь, людей разогнать… Вот оказия какая — сколько лет стоит Петров град, с семьсот третьего, столько лет его и приходится оборонять…
Ладно. Значит, Любекеру город приказано сжечь.
А командовал в тот год северным районом Фёдор Матвеевич Апраксин. Стал готовиться он к обороне. Несколько полков в ружьё поднял, понимая, впрочем, прекрасно, что у Любекера сил значительно больше.
Отступать, тем не менее, было некуда. Да и могли Апраксин ослушаться — не выполнить государева указа?
Любекера же ещё и флот поддерживал с моря. Мощный парусный флот. Это против нашего-то, где всего в то время насчитывалось с дюжину кораблей да несколько бригантин.
Разумеется. Любекер, в виду Кроншлота стоявший, чувствовал себя хозяином положения. Сказано, мол, Петербург разрушить — разрушу… И хотя солдаты его голодали, оторванные нашими стараниями от продовольственных баз, генерал уверял их, что в Петербурге они своё наверстают.
Тут-то, однако, и произошло вскоре событие, из-за которого всё для шведов с ног на голову внезапно перевернулось.
Разгромил Любекер в стычке короткой небольшой один русский отряд заградительный. На болота вынудил его отступить. Быстро отступал отряд — обоз бросил. А в обозе том, между прочим, кроме мешков с горохом, гречи да солонины, да сухарей, шкатулочка отыскалась — лаковая, резная, изящной голландской работы. А в шкатулке — письмо. Адмирал Апраксин просил в письме командира разгромленного отряда генерала Фризера продержаться ещё хотя бы несколько дней. Было ясно из текста, что сам Апраксин идёт сюда, Петербургу на помощь, с многотысячным войском и с пушечной конной тягой.
Эти столь удачно захваченные известия Любекер даже и обсуждать не стал на совете: мигом войско своё храброе поворотил, объявив посадку на корабли. Отходили корабли один за другим, курс беря на Финляндию. А когда уже на берегу осталось несколько батальонов, наблюдавший из «секрета» Апраксин уничтожил их одним коротким ударом. Более тысячи шведов осталось навеки лежать на топком том берегу.
А письмо-то Апраксина, подытоживал Рябов, оказалось фальшивым. Хитростью оно было военной. Специально подсунуто было в обоз, чтобы Любекера пугнуть. Не было сил таких у Апраксина в том году, о которых в письме говорилось. Многотысячного корпуса то есть.