Гангутское сражение. Морская сила
Шрифт:
Читая письмо, Апраксин недоумевал и огорчался: «На Азове-то как бы утихомирилось, понапрасну тревожится, а меня-то, вишь, не пускает… А насчет женок-то он, пожалуй, прав, всякое случается».
Вспомнилась ему почему-то Евдокия Лопухина, когда увозили ее в Суздаль. «Красавица-то была писаная. А вот не пришлась ему по нраву. Чужая душа потемки, особливо в бабьем деле».
Заснеженная Москва встречала победителей с берегов Невы шумно — колокольным перезвоном, пушечной пальбой, фейерверками.
На въезде в Москву Петр обронил Меншикову:
— Забери
Обычно он всегда был во главе веселого загула, но в этот раз на людях появлялся редко, большую часть времени проводил в Преображенском. Лефортов дворец теперь опустел, на Кукуе делать было нечего.
После Крещения царь уехал в Воронеж. Первым делом выслушал Федора Апраксина. Адмиралтеец всю кампанию провел на Азовском море. В Таганьем Роге работы подвигались.
— Нынче, Петр Лексеич, я оставил на зиму в Таганьем Роге десять кораблей, две галеры и яхту. Другие неисправные суда отправил в Азов.
— Што татары?
— Поговаривали, крымский хан собирается на Азовский край. Но там нынче надежно. Донское гирло закупорил сваями, оставил один рукав для прохода, Кривую Кутюрьму. Ее же цепями перегораживаем постоянно.
— Ты, Федор, за Азовом присматривай крепко, нам он дорого стоит. К весне веди туда новопостроенные корабли. «Предистинацию» сам поведешь. Да и за Воронежем приглядывай. Не то крымский хан подберется неожиданно, все спалит. Пришлю сюда вдобавок батальон преображенцев.
Несколько дней корпел вместе со Скляевым над чертежами пятидесятипушечного корабля «Ластка». В перерывах у отдельной пристани по привычке работал за плотника, то на «Предистинации», то на «Старом Орле». За год корабельный мастер Петр Михайлов по ведомости получил триста шестьдесят шесть Рублей. Подмастерье Федор Скляев стоял в списке строкой ниже, следом Лукьян Верещагин. В Воронеж нет-нет да и заглядывали любопытствующие заморские гости. Не забывали старые знакомцы из Голландии. В этот раз восхищался «Предистинацией» путешествующий Корнелиус Бруин. «Один из военных кораблей, выстроенных под надзором и по указанию царя, блистал перед остальными всевозможными украшениями, в нем капитанская каюта обита ореховым деревом».
Вечером, в день приезда, Петр надолго задержал у себя Апраксина. Пили изрядно, но не хмелели. Сначала помянули близких, покинувших этот свет.
— Што поделаешь, Федя, все под Богом ходим. Один Всевышний ведает наш предел живота. То ли пуля тебя шальная прикончит, то ли в море сгинешь, то ли в постели занедужишь под бабьим крылом. — Петр резко схватил полный бокал, жадно выпил все без остатка. — Бабы из нас, поди, готовы все соки вытянуть, им бы токмо свое удовольствие иметь. Еще не ведому кому более везет, бобылю или женатому.
Царь примолк, потирая переносицу, о чем-то задумался.
«Тебе-то ведомо ли было про кралю свою немецкую? Небось никто не повестил, боязно», — подумал Апраксин и, отвлекая царя, заговорил о
— Гляди-ка, Федя, ныне особо надобно опасаться здесь, в Воронеже. Не токмо турок, а шведы своих шпионов подсылать сюда могут, пакостить станут.
Апраксин вспомнил о Татищеве:
— Што, на Сяси-то налаживается верфь?
Петр решил не откладывать новость, раз пришлось к слову:
— Дело пошло, Иван Татищев молодец. Однако ево под твою руку отдаем.
— С чего бы, Петр Лексеич?
Петр неожиданно повеселел:
— Дела у нас на Балтике затеваются великие. Станем верфи новые зачинать на Свири и в других местах. Ты-то у нас кто? — Петр ехидно усмехнулся: — Адмиралтеец. Стало быть, в твоих руках все корабельное строение станется. Не токмо на Воронеже, а всюду. И спрос с тебя велик будет. Держись.
Апраксин, слушая царя, от неожиданности даже вспотел. А царь, продолжая улыбаться, налил вина, подмигнул:
— Указ получишь днями. Здравие твое, адмиралтеец.
На следующий день Петр умчался на верфи в Таврово, к своей ненаглядной «Предистинации», а через неделю, не задерживаясь, уехал в Москву.
Он, верно, еще не доехал до столицы, когда в Воронеж поступил указ:
«К тому корабельному делу послать из Адмиралтейского же приказу, и о том его В.Г. указ в приказ адмиралтейских дел к тебе, адмиралтейцу, Федору Матвеевичу со товарищи посланы с ним его В.Г. указом».
В прошлую кампанию 1702 года, пользуясь некоторой распыленностью войск Карла XII в Лифлян-дии, крупные русские отряды конницы и пехоты нанесли несколько ощутимых ударов неприятелю. Первым потерпел поражение генерал Шлиппенбах, большая часть шведской пехоты была уничтожена, а сам Шлиппенбах с конницей едва успел унести ноги в Пернов. Вслед за ним на речке Ижоре горечь поражения испытал генерал Кроншорт.
Узнав об этих неудачах, опьяненный недавними Успехами в сражениях с саксонцами Августа II, король Швеции особенно не возмущался, но графу Пи-перу с некоторым раздражением заметил:
— Примите все меры, чтобы в Европе не болтали о наших неудачах в Лифляндии. Заткните рот этим газетным писакам гульденами, денег не жалейте.
Король Швеции намеревался двинуться пока в Польшу, чтобы окончательно изгнать оттуда Августа II и посадить на престол преданного человека.
Накануне похода он распорядился навести порядок на северных рубежах:
— Передайте приказ Адмиралтейству загнать русских в их стойло в дремучих лесах.
Со своей стороны, Петр I старался как можно крепче пристегнуть основные силы шведов к среде неустойчивой и весьма переменчивой в настроениях шляхты Речи Посполитой. Усыпляя спесь и гонор и прельщая высокомерных панов, царь направил к ним Манифест: «Лифляндия не должна принадлежать никому, кроме Речи Посполитой, а Москва торжественно отрекается от всех прав на эту шведскую провинцию».
В эту пору отдохнувшие за зиму войска строились в боевые порядки.