Ганнибал. Бог войны
Шрифт:
– Знаю.
– Почему же ты ничего не сказал?
Спрашивая, Квинт уже знал горькую правду и получил от Коракса сильный толчок в грудь.
– Следи за языком! Все началось благодаря твоей глупости. Что на тебя нашло – соревноваться с центурионом? Неужели хочешь, чтобы такие, как Пера, узнали о твоем происхождении?
Квинт иногда подозревал, что Коракс догадывается, но теперь, услышав это, был потрясен.
– Ты знал, командир?
В ответ центурион презрительно фыркнул.
– После того как ты столько времени прослужил под моим началом, это стало видно, как нос у тебя на лице. И речь выдает тебя, и манеры, как ни стараешься ты быть похожим на остальных. Ты хорошо говоришь по-гречески и имеешь представление о тактике. Ездишь верхом. Кем еще ты мог быть, как не всадником? – Коракс насмешливо посмотрел на Квинта. – Закрой рот, солдат, муха залетит.
– Ты никому не говорил?
– Должно быть, у тебя были причины пойти в гастаты, Креспо. Если ты никого не убил, – Коракс поднял руку, останавливая протесты Квинта, – то никого не касается, почему ты так решил, и незачем препятствовать этому. Кроме того, ты хороший солдат, один из лучших в манипуле. Ты мне нужен.
– Я не знаю, что сказать, центурион.
– Тогда ничего и не говори, Креспо. – Коракс усмехнулся. – Это ведь даже не твое настоящее имя?
– Да. Мое имя…
Коракс приложил палец к его губам.
– Мне лучше не знать. Если кто-то начнет выяснять, я смогу сказать, что ничего про тебя не знаю.
– Этого не случится, – печально проговорил Квинт. – Мой отец погиб при Каннах.
– Печально слышать. Но не думай, что тебя никогда не разоблачат. Сегодня ты вовсю пытался доказать Пере свое благородное происхождение.
Квинт ощутил, как у него покраснели щеки.
– Мне очень жаль, центурион.
– Что сделано, то сделано. Радуйся, что избежал побоев или еще чего похуже. И берегись теперь Перы. Он тебе не простит, хотя ты и выиграл честно. Ты знал, что он родственник Марцелла?
– Нет, – ошарашенно ответил Квинт.
– Говорят, дальний, но это не значит, что он не попытается нашептать про тебя полководцу.
Квинт был уверен, что Коракс намекает ему, что сам он, как его командир, тоже может привлечь нежелательное внимание начальства.
– Если ты все знал, командир, почему не велел заранее уклониться от гонки? Я бы не смог ослушаться твоего приказа.
В глубоко посаженных глазах Коракса вспыхнул огонек.
– Ты не единственный, Креспо, кто любит отвечать на вызов.
– Так точно, – пробормотал Квинт, еще раз ощутив гордость, что Коракс его командир. – Я могу идти?
– Можешь. Утром зайди ко мне в палатку.
Квинт вопросительно посмотрел на него. К его удивлению, Коракс подмигнул.
– У тебя были большие препятствия на пути к победе, но я подумал, что будет только честно, если я поддержу одного из своих солдат. Не уверен в точной сумме, но я выиграл больше четырехсот денариев. Можешь получить десять.
– Спасибо, центурион!
Квинт вытянулся по стойке «смирно». Воспоминание о пылающей ярости Перы также было утешением. Ну и что с того, что он троюродный или четвероюродный брат или племянник Марцелла? Он просто центурион другой части и не имеет власти над ним и другими солдатами Коракса.
– Ну, иди давай. Вали к своим друзьям. Наверняка они захотят потратить часть того, что выиграли благодаря тебе.
Квинт отсалютовал и направился к воротам.
Глава XI
– Госпожа… – Голос Элиры эхом разнесся по спальне.
Аврелия едва услышала его. Все ее внимание было сосредоточено на свернувшемся комочке на ложе перед нею, – на Публии. Она склонилась над ним и погладила волосики у ребенка на лбу, говоря себе, что краснота его кожи вызвана чрезмерной жарой. Прохладный ветерок, обычно продувавший дворец по вечерам, сегодня еще не пришел. Если б они остались в Риме, если б она не решила ехать на юг!.. Хватит. Нужно оставаться сильной ради Публия.
– Потерпи, мой дорогой. Скоро станет легче.
– Госпожа. – На этот раз Элира потрясла ее за плечо.
Аврелия оторвала глаза от сына.
– Пришел врач?
– Нет, госпожа. Он же сказал, что до завтра больше не придет, помнишь?
– Но лекарство, которое он дал, не действует.
– Это лучшее, что у него было. Малярию очень трудно вылечить, госпожа, особенно у детей, – как можно нежнее проговорила Элира.
В тысячный раз глаза Аврелии обежали хорошо обставленную комнату в поисках выхода. Не считая прилегающего помещения и нужника, ею ограничивался мир наложницы. Ее тюрьма. Кроме случаев, когда женщину вызывал к себе Гиппократ. К счастью, в настоящее время его похоть сосредоточилась на Элире, тупо подумала пленница. С заболевшим Публием она не могла так развлекать хозяина, как раньше…
Малыш закашлялся – и вернул маму к реальности.
– Принеси мне мокрую тряпку.
– Конечно, госпожа.
Элира поспешила прочь. Когда она вернулась, Публий описался. Большое пятно расплылось по простыне вокруг нижней части его тела. Не говоря ни слова, они сменили простыни и вытерли ребенка. Было невозможно не заметить, как малярия измучила его. Остались лишь кожа да кости, а желтизна его кожи уступала по оттенку желтушным белкам глаз. Каким-то образом Аврелия смогла не думать об этом, не обращать внимания на встревоженные взгляды Элиры. Отказываясь признавать, как тяжело болен Публий, было легче представлять его выздоровление.
– Я понимаю, как тебе тяжело, госпожа, но мне нужно поговорить с тобою.
Необычная резкость ее тона пронзила туман в сознании Аврелии.
– О чем?
– Когда я выходила сегодня утром, то получила новую весточку.
Ганнон.
– В пекарне?
– Да, как и раньше, от солдата. Я передала ему ваш ответ на первое письмо.
Дрожащими руками Аврелия взяла крошечный свиток пергамента. Казалось, прошла вечность после ее случайной встречи с Ганноном до получения первой записки. Хотя в ней и не предлагалось способа, как выбраться из дворца – карфагенянин сообщал, что замышляет это со своим другом, – эта весточка помогла ей держаться дальше. А теперь, через две недели после первого письма, пришло второе. «Может быть, Ганнон сможет найти другого врача для Публия?» – подумала Аврелия, но сразу отогнала такую мысль. Поддерживать дух троих человек за стенами дворца – вот единственная ее задача сейчас. И перед пленницей вновь открылась зияющая пропасть отчаяния. Не теряй надежды, сказала она себе. Письмо доказывает, что боги не совсем покинули тебя. Мы как-нибудь выберемся отсюда. Сломав каплю застывшего воска, она стала читать.