Ганнибал. Враг Рима
Шрифт:
— Тебе пора учиться быть благородной женщиной, вот и все, — неоднократно говорила Атия. — Будешь и дальше возражать — хорошенько тебя отлуплю.
Аврелия повиновалась, но ее молчание за обеденным столом ясно показывало, что она думает обо всем этом.
Фабриций предпочитал не вмешиваться в дела жены, так что Квинт оставался единственным возможным союзником Аврелии. Но он ощущал себя меж двух огней. С одной стороны, юноша чувствовал себя виноватым в том, в каком положении оказалась сестра, с другой — прекрасно понимал, что брак по договоренности — лучшее, что можно сделать ради их семьи. Так что все его попытки развеять тоску сестры провалились, и Квинт начал избегать ее всякий раз, когда был свободен от дел. Обиженная Аврелия все чаще оставалась в одиночестве в своей комнате. Порочный круг, из которого не было выхода.
А Квинт тем временем с головой погрузился в работу, порученную ему отцом: бумаги, поездки по делам в Капую и тренировки с гладием. Но, несмотря на все прошедшие недели, он все так же тосковал по столь привычному и доверительному общению с сестрой. И принял решение. Пора перед ней извиниться — и жить дальше. Так больше нельзя. Хотя Фабриций еще не нашел Аврелии подходящего жениха, в ходе своих поездок в Рим он уже приступил к поискам.
Кинув в мешок еды, Квинт направился в комнату, примыкающую к внутреннему двору, где занималась Аврелия. Едва остановившись, чтобы постучать, он вошел. Учитель поднял взгляд и слегка нахмурился, недовольный его появлением.
— Господин Квинт. Чем обязаны удовольствию видеть тебя?
Квинт выпрямился во весь рост. Он был уже на три пальца выше отца, а над остальными людьми и вовсе возвышался.
— Я забираю Аврелию, чтобы прогуляться по усадьбе, — торжественно сказал он.
— Кто такое позволил? — ошеломленно спросил учитель.
— Я позволил, — ответил Квинт.
Учитель надул щеки.
— Ваши родители…
— Разрешат, без сомнения. Позже, я все им объясню, — небрежно махнув рукой, ответил Квинт. — Пошли, — сказал он Аврелии.
Сестра попыталась сделать недовольный вид, но надолго ее не хватило, и девушка вскочила с места. Табличка для письма и стилус с грохотом упали на пол, а учитель осуждающе прищелкнул языком. Но пожилой грек не стал оспаривать власть Квинта, и брат с сестрой без помех ушли.
С тех пор как он убил медведя, уверенность Квинта в себе росла не по дням, а по часам. И ему это нравилось. Он ухмыльнулся, глядя на Аврелию.
Та вдруг вспомнила их распрю.
— Что происходит?! — вскричала она. — Я тебя неделями не вижу, и вдруг ты вламываешься ко мне на урок, безо всякого предупреждения…
Квинт взял Аврелию за руку.
— Прости, что оставил тебя.
К его ужасу, в ее глазах появились слезы, и Квинт вдруг понял, как больно ей было.
— Что бы я ни сказал, никакого толку, — пробормотал он. — Даже не знаю, как тебе помочь. Прости меня.
Аврелия улыбнулась, преодолевая свою печаль.
— Я тоже не подарок, дулась неделями… Ладно, теперь же мы вместе… — Она озорно поглядела на него. — Прогулка по усадьбе? И чего же я здесь не видела, раз так тысячу?
— Мне больше ничего не пришло в голову, — смущенно ответил Квинт. — Что-нибудь, чтобы отвлечь тебя.
Ухмыляясь, она толкнула его локтем.
— Этого хватило, чтобы заткнуть старого дурака. Благодарю тебя. Мне все равно, куда мы пойдем.
Взявшись за руки, они направились по дороге, ведущей к оливковой роще.
Ганнон сразу увидел, что Агесандр в плохом настроении. Любой из рабов, допустивший малейшую оплошность, сразу же попадал под град ругательств. Десять рабов тащили плетеные корзины, а сицилиец шел позади. К счастью, Ганнон шел впереди, так что надсмотрщик уделял ему мало внимания. Им надо было дойти до террас, где росли сливы, внезапно и очень быстро созревшие. Собирать сочные ягоды будет несложно по сравнению с предыдущими работами, и Ганнон с нетерпением ждал этого. Агесандр бдителен, но не до бесконечности. К концу дня в бурчащем животе Ганнона уже будет достаточно слив.
Однако спустя мгновение он уже проклял свой оптимизм.
Гальба, шедший позади него, оступился и упал на землю. Раздался стон боли, и, обернувшись, Ганнон увидел на правой голени товарища скверную рану. Он напоролся на острый обломок камня, торчащий из земли. Кровь из раны стала стекать по мускулистой ноге Гальбы, тут же впитываясь в землю.
— У тебя на сегодня всё, — тихо произнес Ганнон.
— Вряд ли Агесандр согласится, — скривившись, ответил Гальба. — Помоги встать.
Юноша наклонился, но было уже поздно.
Протолкавшись вперед, сицилиец быстро настиг их.
— Что тут такое, во имя Гадеса?
— Он упал и поранил ногу, — начал было объяснять Ганнон.
Агесандр крутанулся, и его глаза блеснули, как кремни.
— Пусть этот кусок дерьма сам объясняется, — прошипел он, прежде чем повернуться к Гальбе. — Ну?
— Все так, как он сказал, господин, — осторожно ответил галл. — Я споткнулся и упал на этот камень.
— Ты сделал это специально, чтобы пару дней не работать! — прорычал Агесандр.
— Нет, господин.
— Лжец! — крикнул сицилиец и, выхватив хлыст, принялся охаживать Гальбу.
Ярость переполнила Ганнона.
— Оставь его! — крикнул он. — Он ничего такого не сделал!
Ударив Гальбу хлыстом еще несколько раз и завершив дело увесистым пинком, Агесандр поглядел на Ганнона. Его ноздри раздулись.
— Что ты сказал?
— Собирать сливы — легкая работа. Почему бы ему не попытаться? — прорычал Ганнон. — Человек споткнулся, вот и все.
Глаза сицилийца расширились от гнева и изумления.
— Ты смеешь говорить мне, что нужно делать? Ты, червивый кусок нечистот?
В это мгновение Ганнон все отдал бы за меч в руке. Но меча у него не было, только гнев. Впрочем, в горячке было достаточно и этого.
— Это я-то? — презрительно ответил он. — А ты — просто низкородный сицилийский мерзавец. Будь у меня ноги в дерьме, я бы их о тебя не вытер!
Внутри у Агесандра что-то щелкнуло. Подняв хлыст, он ударил Ганнона в лицо окованным металлом кнутовищем.
Раздался громкий хруст, и юноша почувствовал, что в носу сломался хрящ. Наполовину ослепший от сильной боли, он отшатнулся, инстинктивно закрываясь руками от следующего удара. Не было возможности подобрать камень, хоть что-то, чтобы защитить себя. Агесандр кинулся на него, как лев на добычу. Через плечо по спине Ганнона ударил хлыст, кончик которого впился ему в ягодицу. Со свистом улетел назад и спустя удар сердца вернулся, раз за разом прорезая его кожу на обнаженной спине. Ганнон пятился, но хохочущий сицилиец наступал. Когда юноша споткнулся о корень дерева, Агесандр толкнул его в грудь, и Ганнон растянулся на земле. Сбив дыхание, он не мог ничего сделать, только смотрел на нависающее над ним перекошенное злобой лицо. Последовал мощный удар ногой в бок, и сломанные Варсаконом ребра снова переломились. От невыносимой боли Ганнон заорал, ненавидя себя за эту слабость. Но худшее было впереди. Агесандр бил его до тех пор, пока юноша едва не потерял сознание. Затем перекатил его на спину.