Гансауль и Хак

Южный Владислав

– Хотелось бы знать, куда вы отправили три десятка моих солдат? И это в то время, когда вот-вот заявятся глоды!

Полковник не стал отвечать, медленно достал из ящика стола трубку и украшенную витиеватыми узорами серебряную табакерку. Пухлые пальцы, похожие на сосиски, с трудом зацепили щепотку душистого аризского табака, уж больно мала табакерка. Карбич побледнел от злости, недобро сверкнул глазами, но промолчал. "Чертова жаба, решил показать кто здесь главный?! Ну-ну! Посмотрим, как ты запоешь, когда появятся глоды на горизонте!" Полковник же наконец закончил приготовления.

– Шмальц, огня!

В комнату вихрем влетел дежуривший у двери боец, в левой руке факел, в правой, словно по

волшебству появилась тонкая длинная лучина. Часовой зажег ее в пламени факела, дрожащей рукой протянул полковнику. Тот одобрительно хмыкнул, раскурил трубку, по кабинету поплыли клубы дыма, скрывая от глаз Карбича довольную рожу полковника и портрет короля в позолоченной раме у того над головой.

– Свободен, Шмальц.

Боец исчез в две секунды, Карбич не без удивления отметил, что хватка у "Жабы" до сих пор волчья, ишь как боятся Зюхера! Однако же молчание затянулось.

– Вы не ответили, господин полковник!

Зюхер несколько мгновений задумчиво смотрел на Карбича, наконец, жирные губы разлепились:

– Я не могу ответить, майор. Не в моей компетенции...

Карбич открыл было рот - спросить: "А в чьей же?", но... догадался и так... в чьей... "Только этого еще не хватало!"

Все-таки не увернулся! Вернее, отскочить то он отскочил, вот только вместо небольшого обломка рухнула громадная глыбища, вся в острых ребристых сколах, шарахнула вскользь по ноге. Хак выругался в голос и запрыгал по забою сначала на одной ноге, а потом нещадно хромая. Кое-как стерпевшись с болью, парень сел на поверженную глыбу и приподнял ветхую штанину. Нижний край потемнел от крови, в башмаке погорячело и захлюпало, нога выглядит так, словно сунул её в пасть крокодила. Очень голодного и злого... Подошёл Гансауль, присел рядом на корточки. Хак покосился на черноволосого великана, стиснул зубы, чтоб не стонать от боли - на руднике слабаков не любят.

– Сломал?

– Вр... вроде нет.

– Дай гляну!

Гансауль взялся бесцеремонно ощупывать, пальцы залило кровью, Хак готов был заверещать от боли и лягнуть напарника здоровой ногой, но тот вскоре закончил осмотр.

– Цела, сильный ушиб, конечно, и рассекло до самой кости...

Гансауль надгрыз ткань и оторвал полосу, укоротив свою рубаху понизу сантиметров на пять. Туго перетянул рану, под повязкой зажгло, но стало чуть легче.

– Промыть бы и зашить не мешало, но увы...

Хак вытер бисеринки пота со лба, хрипло спросил:

– Может в лазарет попроситься?

Гансауль хмыкнул и вернулся к работе. Хак долго смотрел ему вслед, наконец, не выдержал:

– Что?!

– Ты был там хоть раз?

– Нет.

– Тут лечат только тех, кто представляет ценность для начальства. А остальных... либо в Яму, либо пинка под зад, чтобы бегом обратно в забой. Ещё говорят Мердок, главный лекарь, молоденьких мальчиков любит, у него там целый десяток - постоянных больных. Но не думаю, что такое... "лечение"... тебе понравится.

– Да уж...

По забою разнеслось звяканье железяки, рабочий день окончен, каторжники должны вернуться в "ночлежки" - камеры возле подъемника из решеток с толстыми прутьями. Хак поковылял вслед за Гансаулем, оставляя за собой темные капли. На холодном каменном полу "ночлежки" куцые охапки гнилой соломы и грязные тряпки служат постелью. Спустился надсмотрщик, запер заключённых на ночь, перед этим пересчитав пальцем, как овец. Теперь в руднике будет царить тишина, прерываемая тяжёлым надсадным кашлем. Нижние горизонты не охраняются, да и зачем - бежать некуда, единственный выход наружу здесь только через шахту подъемника. У каждого горизонта своя норма выработки за день, если не сделают, сверху

спустится "карательный" отряд из надсмотрщиков и гарнизонных вояк. Всыпят плетей, а особо недовольным могут и голову проломить. Так что работают все, бездельничать опасно для жизни. Хак долго укладывался, стараясь поудобнее пристроить изранненую ногу, наконец затих, его "сокамерники" уже храпят вовсю. "Вот и ещё один день прошёл..."

Гарнизон выстроился на площади в ровную коробку, Карбич не без гордости оглядел бойцов. Майор оправил мундир и шагнул к импровизированной трибуне. За спиной - унылые бараки из перекошенных от времени и невзгод досок, гордо именуемые "казармами". На флагштоке реет оймертианский флаг. Карбич выпрямил спину и набрал воздуха в легкие. Как-никак исторический момент. Не так конечно он себе всё представлял...

– Воины!... Братья мои!... Я должен отдать приказ, с которым не каждый из вас в душе согласится, но это приказ короля! Я сам был бы рад отправиться навстречу проклятым глодам, и если надо... сложить голову за Оймертию! Но...
– голос командира дрогнул, - мы уходим.

Как круги по воде от камня, так от последних слов командира побежала волна ропота по гарнизону. Карбич рявкнул, чтобы пресечь разговоры:

– Гарнизооон! Напрааааавоо! Шаааагай!

Коробка солдат повернулась, долгие часы изнурительной муштры не прошли даром, раздался синхронный топот трехсот пар ног. Карбич не стал возвращаться в офицерский дом. Зачем? Вещи упакованы и лежат уже в одной из двух десятков повозок, что вчера пригнали тридцать его бойцов, вместе с мордоворотами из охраны рудника, позаимствовав их у местных крестьян. Гарнизон медленно попылил на запад, следом двинулась вереница телег, потом поплелись охрана рудника и каторжане, что верно служили начальству. Карбич окинул взглядом обоз - сильно смахивает на похоронную процессию... Что, интересно, задумал майор Цукенгшлор из Имперской безопасности? Вчера в кабинете Зюхера он не особо распространялся - сказал, что принято решение о сдаче рудника глодам и временной эвакуации. Дескать, глоды побродят по округе и вернутся в своё логово. Тогда, возможно, разработка рудника продолжится. Если король сочтет нужным. На вопрос, что будет с каторжниками, Цукенгшлор, этот скелет, обтянутый серой кожей, с выпученными вечно красными глазами, лишь хрипло посмеялся... Карбич прикинул число каторжан, плетущихся за телегами - голов пятьдесят, не больше, значит, в руднике осталось порядка двух сотен. Что же будет с ними? А впрочем - какая разница?! Его дело - сберечь своих бойцов.

Каждое утро одно и тоже, ничего не менялось за последние два с половиной года. Продрав глаза, Хак поднимался и плелся в забой, где до самого вечера колотил проклятую стену. Хотя, неизвестно, вечер это или день, время здесь отмеряется дважды в сутки ударами в железяку. Подъём-отбой, подъём-отбой, и так все эти годы. Странно, что мозги у него "встали на место", тут, наоборот, свихнуться не проблема. Но сегодня... сегодняшним утром вышло иначе. Во-первых, нещадно болит нога, ощущение, словно сунул ее в раскаленную печь. Во-вторых, Хак проснулся сам, а не по дребезжанию "сигнальной" железяки. Не открывая глаз, парень навострил уши - в руднике стоит мертвая тишина. Решётчатая дверь распахнута настежь, а вокруг никого. Хак приподнялся на локтях, и тут взгляд упал на изранненую ногу...

– Да чтоб тебя!

Нога распухла, стала круглой, как у слона, лохмотья натянулись на раздутой плоти, вот-вот штанина разорвется с треском. От дикой боли, что резанула ногу, стоило ему пошевелиться, Хак чуть не завизжал на весь рудник. Перед глазами замельтешили искорки, ударило в пот, в ушах звенит, не переставая. Кое-как отдышавшись, Хак вцепился в прутья решётки и медленно, медленно поднялся. Держась за решетку и с трудом наступая на больную ногу, парень побрел к выходу. Непривычная тишина пугала, давила на нервы, Хак надеялся поскорее выяснить, куда все пропали. Он брел вдоль стены, упираясь рукой, чтоб не свалиться. Донеслись голоса, Хак обрадовался, даже заковылял быстрее. Голоса раздались ближе, каторжники собрались на площадке, откуда разбегались в темноту узкие, только-только протиснуться с тачкой, ходы. Тихо потрескивают факела, Хак обвел усевшихся в круг каторжников, вроде все тут. Хотя нет, напарника не видать.