Ганская новелла
Шрифт:
— Ламиль! — окликнула Сэрва подругу.
— Да?
— Правда, уже совсем поздно?
— Знаешь, я попробую все-таки с ней поговорить. Травница наверняка знает, можно ли что-нибудь сделать. Пожалуй, сейчас же к ней и схожу.
— Скорее, Ламиль, прошу тебя!
Ламиль побежала по тропе, но вдруг остановилась:
— Три месяца уже, да?
— Почти.
И она снова двинулась вперед по тропе, зная, что травница ничем помочь не сможет.
Не успела Ламиль скрыться из виду, как во двор вошел
— Что значит «три месяца», дочка? — спросил он. Вопрос отца застал девушку врасплох. Она закусила губу. Странный жар разлился по ее телу. Обхватив живот руками, она наклонилась вперед. Все поплыло перед глазами, и Сэрву вырвало. Она опустилась на землю. Рвота не прекращалась.
Выронив ружье, Джато бросился к дочери.
— Что с тобой, доченька? Что стряслось? — спрашивал он дрожащим голосом, придерживая дочь за плечи.
Не получив ответа, старик побежал к очагу, развел огонь, заварил травы, отвар которых, как говорили, помогает от многих болезней. Он сам каждое утро выпивал калебасу такого отвара. Едва сдерживая рыдания, он яростно раздувал огонь. Сэрва с трудом добралась до дома и прилегла на циновку у себя в комнате. Отец принес ей горячее питье.
— Что с тобой, доченька? — повторил он свой вопрос. — Не знаю, отец. Это случилось так неожиданно! — Может быть, вчера на рынке ты поела каких-то сладостей?
— Нет, отец.
Подняв глаза к ветхой крыше, Джато произнес:
— Клянусь богами Анкобры, кто-то виноват в том, что случилось с моей дочерью. И он ответит за это.
Джато сжал челюсти так, что казалось, он пытается разгрызть твердый орех. Седые волосы на висках встали дыбом. Обхватив себя руками так крепко, что чуть не трещали ребра, он не смотрел на Сэрву, не отрывал взгляда от потолка.
— С кем ты говорила у парома?
— Со многими, отец. Ломо справлялся о твоем здоровье.
— Ломо? Ломо. А о твоем здоровье он спрашивал?
— Да, отец.
— Ломо, — повторил Джато. — Он больше не друг нам, а все справляется о здоровье. Выпей еще калебасу отвара, дочка.
Сэрва выпила еще отвара, держа калебасу дрожащими руками. Она по-прежнему тяжело дышала, но напряженное тело немного расслабилось; она явно чувствовала себя лучше.
— Получше тебе, дочка?
— Да, отец.
— Тогда поспи. Скоро все пройдет.
Сэрва крепко заснула и спала долго. Вечером пришла Ламиль. Она принесла дурные вести: травница ушла далеко в глубь страны, чтобы купить недостающие травы, пополнить запасы.
Но Сэрва больше не тревожилась.
— Я выношу и рожу этого ребенка, сестра, я этого хочу. Это ведь не зверек какой-нибудь, а человеческое существо. Ну и еще… я сама уже перестала быть ребенком.
Она во всем призналась отцу. Джато все понял, не стал ее ни в чем упрекать, даже улыбнулся. Только спросил:
— Кто же отец твоего ребенка?
— Он пришел с побережья, папа. Из города Кейп-Кост.
— С побережья? — сказал задумчиво отец. — Не из Ан-кобры? Это хорошо, дочка. Это очень хорошо!
Шли месяцы. Ламиль и Сэрва перестали ходить на рынок у переправы. Теперь они больше работали в поле. Пришел сезон дождей. А с ним — полчища москитов. Быстро пошли в рост деревья, гуще и выше становились травы. На лесных тропах, мешая проходу, пробивались из земли кусты и колючки. У Сэрвы заметно увеличился живот. Головокружение и тошнота у нее не проходили. Ламиль оставалась с нею почти каждую ночь. Каждую ночь по крыше стучал дождь, а иногда лило и днем. Джато слабел день ото дня. Двор перед домом зарос сорняками, а сам дом, обветшавший и неухоженный, казался необитаемым. Отец Ламили, лекарь, присылал Сэрве лекарственные отвары и настойки, чтобы поддержать ее силы.
Прошло уже не меньше восьми месяцев со дня праздника у дома жреца. Жизнь в доме Джато становилась все тоскливее. Полчища москитов, казалось, все росли. Несколько дней был болен Джато. За ним ухаживал отец Ламили. Не успел старик оправиться от болезни, как тяжкий приступ малярии свалил Сэрву. Джато выздоравливал, а здоровье его дочери с каждым днем ухудшалось. Отец подумал было отправить Сэрву в деревенскую больницу, но гордость не позволяла ему сделать этот шаг. Он заявил, что не желает иметь ничего общего с белыми, с их «госпиталем» и лекарствами.
Сэрве становилось все хуже. Она уже не поднималась с циновки. Но однажды в полночь, когда дождь лил как из ведра, она встала, словно ощутив прилив новых сил, и выскользнула незамеченной под беспощадные струи воды, низвергавшейся с неба. Сделав несколько осторожных шагов, остановилась. Подняла обнаженные руки к небу. Опустила. Потом снова вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Словно школьница на зарядке. Как во сне, сделала еще шаг вперед и совершенно нагая начала танцевать под дождем. Это был странный танец, тело Сэрвы дергалось, словно в истерическом припадке.
Когда туча погасила слабый свет луны, Сэрва издала дикий крик. В доме проснулась Ламиль и, обнаружив, что подруги рядом нет, выбежала во двор. Посреди двора лежала Сэрва, устремив в небо остекленевший взор.
Ламиль разбудила Джато, и вместе они внесли больную в дом, уложили на циновку. Она ничего не сознавала. Изо рта била пена.
Дождь не прекращался до рассвета. Днем пошел снова и лил, не переставая, еще несколько дней. Сэрва начала понемногу выздоравливать.
А через неделю, в ночь полнолуния, Сэрва умерла в родах. Но ребенок родился толстенький и здоровый. Это был мальчик. Джато, Ламиль и ее отец сидели у ложа умирающей. Все было объято тишиной, когда молодая мать покинула этот мир, чтобы перейти в мир предков.