Ганская новелла
Шрифт:
Тем временем жизнь в Анкобре шла своим чередом. Но это была уже совсем не та деревня, к которой Джато привык с малых лет. Он молчал, но в груди его копились проклятия тем, кто так страшно изменил все вокруг. Как хотелось ему вернуть тот порядок вещей, что существовал здесь всего лет пять-шесть назад! Но как бы Джато ни гневался, какие бы ни придумывал проклятия, в глубине души он четко сознавал, что прошлого не вернуть. И даже если ему удастся тайно помочь некоторым рабам вырваться на волю, «старый порядок меняется, место давая новому…»
Там, где когда-то жили прекрасные сыны Анкобры, свободные хозяева цветущих
Кто мог возвысить голос или хотя бы палец поднять в знак протеста? Сам вождь стал игрушкой в руках белых работорговцев. Джато мог делать только одно: по-прежнему помогать пленникам бежать из рабства. Даже Ломо, его друг Ломо, стал тайным осведомителем белых, и Джато мог рассчитывать только на себя да на удачу. Но недолго оставалось ему незаметно совершать свои ночные подвиги.
Однажды ночью он поднялся в обычное время. Внимательно поглядел на Ломо, спящего на циновке в углу, взял второй нож и приготовился к походу туда, где на берегу ожидали отправки рабы. Ломо похрапывал, как обычно, но Джато одолевало беспокойство. Ему вдруг показалось, что приятель на самом деле не спит. Однако теперь освобождение нескольких невольников казалось Джато началом освобождения всех африканцев от гнета белых. Поэтому он решительно переступил порог хижины.
Перед ним смутно вырисовывались очертания бараков, где теперь держали рабов. Проход между ними был пуст, два стражника, охранявшие территорию ночью, мирно храпели. Джато постоял несколько минут, размышляя, с какой стороны лучше пробраться в помещение — через переднее или заднее окно.
Тем временем Ломо открыл глаза и сквозь дыру в одеяле посмотрел на циновку Джато. Друга не было. Отбросив одеяло, Ломо кинулся к двери. Глянул в сторону бараков, где размещались рабы. Никого. Сделал несколько шагов вдоль стены и остановился. Теперь ему хорошо была видна фигура человека, осторожно пробиравшегося к баракам. Ломо пальцами протер замутненные сном глаза. Стало светлее; из-за облаков показалась луна, и теперь силуэт Джато четко вырисовывался на выбеленной ее светом стене. Крадучись, он пробирался к заросшей травою тропе, что шла позади строений.
Ломо не знал, что делать. Закричать, позвать друга обратно? Или догнать и предупредить о ловушке, устроенной для «злоумышленника» именно в эту ночь? Стройная фигура Джато со склоненной, словно в задумчивости, головой ожила. Он шел вперед, прямо в капкан. Бессильное чувство сожаления, смешанного с презрением, поднялось в душе Ломо. Но кого он жалел, кого презирал? Себя? Друга? Друг его состарился буквально на глазах. Молчаливый и задумчивый, Джато казался теперь не просто худощавым, но каким-то изможденным, иссохшим. Он был во власти навязчивой идеи и, видимо, хотел во что бы то ни стало довести свое дело до конца. Ломо попытался крикнуть, позвать друга, но у него перехватило горло, и он не издал ни звука.
«Вернись, Джато, — хотел он сказать. — Вернись, брат мой из Анкобры. Собаки спущены с цепей, они ждут…» Пересохший язык не слушался, не мог произнести ни слова. Ломо щелкнул пальцами. Джато рывком бросился в тень, но было слишком поздно. Залаяли собаки. Их привезли сюда тайно для усиления охраны, о котором говорил вождь.
Несколько минут Джато скрывался в темноте, ожидая, что собаки затихнут. Однако лай приближался, становился все громче. Если он останется здесь, скрытый лишь темнотой, его обнаружат. Нужно бежать, попробовать спастись, решил Джато. Вначале он двигался осторожно, перебегая от одной глинобитной хижины к другой, прячась в их тени. Повсюду за собой он слышал шум и топот. Пересекая один из дворов, он вдруг остановился.
— Сдавайся, — услышал он резкий окрик. Перед ним появился Бородатый.
В последней отчаянной попытке спастись Джато рванулся было вперед, но неожиданно колени его подогнулись, и он упал посреди двора.
Собаки словно взбесились: деревня никогда еще не слышала такого лая. Повсюду из своих глинобитных хижин выбегали люди — женщины и мужчины; вышли из своих домов и белые. Скоро вокруг Джато собралась толпа. Он все лежал, будто совершенно обессилев, с отсутствующим взглядом. Набедренная повязка как всегда туго облегала его бедра. Потрясенные люди молчали. Никто не задавал вопросов. Все и так было ясно.
Вдруг, словно подхваченный неведомой силой, Джато вскочил на ноги. Выхватил оба ножа.
— Уходите! — сказал он. — Не смейте ко мне приближаться. Я не вор, не насильник, я никому не причинил зла.
— Взять его! — приказал Бородатый. Два африканца-охранника, подойдя сзади, схватили Джато и обезоружили. Он не сопротивлялся, но продолжал свою речь:
— Анкобру моим предкам дали боги. А вы кто? Вы, чужаки, пришли сюда и хотите отнять у нас все — и земли, и права, данные нам богами? Хотите сделать людей Анкобры рабами, как наших братьев с севера? Да проклянут вас боги и да сокрушит вас молния небесная, да умрут все белые страшной смертью… и те черные вместе с ними, которые продались белым и предали свой народ!
Джато говорил и говорил, и тогда охранникам дан был приказ разогнать толпу, молча внимавшую его речам. Самого Джато отвели в полицейский участок. В большой комнате он увидел человек двадцать белых, рассевшихся вдоль стен. Джато поставили посредине. Выпрямившись во весь рост, обнаженный до пояса, слушал он обращенные к нему вопросы.
— Джато из Анкобры, — раздался голос, — зачем ты это сделал?
— Не спрашивайте меня, ибо такова воля богов. Наш народ должен быть свободным.
— Ты нарушил закон, совершил тяжкое преступление.
— Я это знаю.
— Ты подаешь дурной пример своим соотечественникам.
— Это не так!
Выступил вперед Бородатый:
— Как нам поступить с тобой?
— В соответствии с вашими законами.
— Следовало бы расстрелять тебя еще до рассвета. Но мы решили не делать этого, и…
— Почему же? — прервал его старый Джато.
— Мы знаем, как к тебе относятся жители Анкобры, и решили, что есть лучшие способы наказать тебя, чем расстрел.