Ганская новелла
Шрифт:
Джато рыдал. Плакала и Ламиль. Не прошло и пяти минут после смерти дочери, как отец кинулся в свою комнату. Он вернулся оттуда с ружьем в руках. Ламиль и лекарь все еще сидели у смертного ложа. Обезумев, Джато стал выкрикивать проклятия. Он кричал во весь голос, перемежая крики рыданиями, и в безумстве не пощадил никого, кроме младенца. Ничего более не сознавая, он схватил на руки новорожденного, в последний раз взглянул на тела, лежавшие рядом с телом дочери, и выбежал из дому.
Снаружи стояла тишина. Прижимая к груди внука, Джато шел через кустарник, не выпуская из рук ружья. На третий день, уже в сумерках, он вышел к холму, откуда можно было видеть дорогу, по которой гнали к переправе рабов. Взобравшись на вершину, он опустил ребенка на землю и нацелил ружье в
К этому времени охотник, хорошо знавший эти места, убедился, что видел именно Джато с ребенком на руках. Он немедленно бросился домой и рассказал об этом односельчанам. Люди поспешили к дому Джато.
Зрелище, представшее их глазам, было ужасно. Тела Сэрвы, Ламили и лекаря, объеденные муравьями, почти разложились. Над двором кружили стервятники. Мухи заполонили и дом, и двор.
Уже через несколько часов весть о трагедии достигла Ан-кобры. Работорговцы и белые начальники вместе с вождем выслали для поимки Джато специальный отряд во главе с Ломо. Люди были вооружены, но их предупредили, что Джато нужно заманить в ловушку и взять живым. Потерявший разум старик, с ружьем в руках защищающий только что родившегося внука, опасен, хоть и вызывает жалость. Его следует брать не силой, а хитростью.
Тем временем разнесся слух, что кто-то стрелял в колонны рабов, идущих по дороге к переправе. Проводники, придя в Анкобру, рассказывали, что на холме над дорогой скрывается какой-то меткий стрелок.
Джато ушел далеко от деревни. Ребенка он нес на плече, словно обрубок древесного ствола. На четвертый день мальчик умер. Старик понял это, когда на заре очнулся от чуткого сна меж корней огромного дерева. С болью в душе, со слезами на глазах понес он тело внука туда, куда бежал сам, — в неизвестность.
Специальный отряд из Анкобры продолжал погоню. Он разделился на две группы. Одна, с барабанами, двинулась на север от деревни. Другая пошла на северо-восток. Первая группа время от времени била в барабаны, предупреждая жителей мелких селений и отдельных домов, разбросанных в джунглях, чтобы они опасались сумасшедшего стрелка. Целью этого маневра было не только предупредить людей об опасности. Джато ведь тоже слышал эти сигналы. Если он решит бежать, то неминуемо угодит в сети, расставленные второй группой.
В сумерки обе группы сблизились, так что Джато, сам того не зная, попал как бы в клещи. Это случилось после того, как северо-восточная группа обнаружила следы, похожие на следы одинокого беглеца. Теперь Джато бежал, не разбирая дороги, не сознавая, куда и зачем он стремится. То и дело целился он туда, где ему мерещились преследователи, враги или вообще что-либо подозрительное. Он пересек поля нескольких усадеб, расположенных поодаль друг от друга, и снова углубился в густой лес. Он слепо рвался вперед. Истрепанная, изорванная набедренная повязка едва держалась на нем. Ноги его были изранены и кровоточили. Он не знал, как это произошло, не понимал, в чем дело, только чувствовал боль. Он давно уже выглядел изможденным, но теперь и вовсе высох и согнулся. В отчаянии шагал он без дороги, вброд переходя ручьи и кишащие крокодилами водоемы. Змеи незамеченными пересекали его путь, кожу рвали шипы, лианы хватали за ноги. Но он шел вперед. А клещи погони сжимались. Настала ночь. Джато вышел из гущи леса на поляну. Здесь ему стало ясно, что от преследователей не уйти. Посреди поляны лежал большой валун. На него старик опустил тельце ребенка. В это время преследователи окружили поляну. Бородатый и Ломо двинулись к Джато.
— Только подойдите… я его застрелю! — сквозь зубы пробормотал Джато, бросив на них безумный взгляд.
— Застрелишь? Кого? — спросил Ломо.
— Ребенка. Не подходите!
— Но он умер. Нам это известно, — попытался урезонить его Ломо. — Отдай ружье и пойдем с нами. Мы никому не желаем зла. — Ломо сделал шаг вперед.
— Я предупреждал: оставьте меня в покое! — Джато резко повернулся и выстрелил. Кто-то упал.
— Мы никому не желаем зла. Пойдем с нами.
— Не желаете зла?! Идите прочь. Меня и моего внука похоронят стервятники.
Казалось, Джато уже не в силах удержать ружье, ствол его касался земли, но через мгновение он уже стрелял, не останавливаясь, не выбирая цели. В мгновение ока Бородатый прицелился и спустил курок. Старый Джато повернулся и боком упал на траву. Он был мертв.
Трепетали над поляной ветви деревьев, роняя листья. Тела убитых обернули кусками ткани. Джато, словно ушедшего к предкам вождя, люди несли на плечах. Они шли по холмам, через долины, переходили ручьи. Шли гуськом там, где тропы были слишком узки. Медленно шли дети Анкобры и пели без слов похоронные гимны. Медленно возвращались они домой. Домой, после напрасной погони. Подходя к родной деревне, к сказочной земле Анкобры, которая теперь стала всего лишь местом паромной переправы, они замолчали. Страшным было это молчание. Ломо смахнул слезу, осторожно прошел вперед и встал во главе колонны.
Перевод И.Бессмертной
Притворщик
Странно было вдруг попасть в бесплодную и унылую пустыню. Холмистая равнина протянулась на несколько километров, и покуда хватало глаз — песок, песок. Если не считать узкой полосы жирной грязи, устилающей берега небольшой лагуны, то действительно вся равнина — сплошной песок. Нельзя сказать, что не было на ней ничего привлекательного — если, к примеру, считать достойными внимания бесчисленных грифов, плавно скользящих на распластанных крыльях меж кокосовыми пальмами. И сами эти пальмы, а их было множество, тоже представляли увлекательное зрелище. Они были не просто серо-зеленые, но еще и какие-то коричневатые — явный признак яростной борьбы за существование. Следовало бы ожидать, что деревья по берегам лагуны должны в буквальном смысле процветать. Однако нетрудно было разгадать загадку оттенка их листвы, стоило только взглянуть на радужные пятна, растекавшиеся по всей поверхности лагуны. Не оставалось никаких сомнений в том, что воды лагуны в значительной степени пополняются за счет вод сточных, которые лишь затем уходят в море.
Множество самых разнообразных предметов разбросано было по берегам лагуны. Здесь были и пустые жестянки из-под сигарет, и безногие стулья; чаще всего попадались обломки старых, отслуживших свой срок автомобилей. И все же среди этого враждебного природе хлама зеленели ростки: не только сорняки и трава, но подсолнухи и даже розовые кусты как-то ухитрялись отвоевать себе здесь местечко, пробираясь меж обломками железа к солнцу, подставляя хилые листья свежему ветерку с моря. Район этот назывался Манфада. Трудно представить себе место более неприглядное, и все же оно было неотъемлемой частью нашего прекрасного города. По железнодорожной ветке через Манфаду вы попадали в самый центр, если ехать в северном направлении, и на побережье, к торговым складам, — если на юг.
Как бы то ни было, Манфада полюбилась компании подростков, которые проводили тут почти все свое время. Здесь им удобно было делить трофеи после вечерних набегов на город и плоды дневного «обхода» магазинчиков и лавчонок. Здесь они покуривали «травку», по очереди передавая сигарету друг другу. Сознание того, что, если их застанут за этим делом, засадят не меньше чем лет на пять, лишь придавало занятию остроты. У компании был свой молчаливо признанный всеми вожак — Бобо. Он и придумал в этот субботний вечер, как сбыть трофеи, накопленные за неделю. Конечно, автомобильные запчасти надо нести к Кумби Мозесу: у него здорово идет торговля. Бобо и помощника себе нашел, новичка в их компании, шестнадцатилетнего парнишку по имени Кодуа. Они вдвоем пойдут сбывать запчасти. Все мальчишки прекрасно понимали, зачем Бобо нужен именно новичок, но ни один не сказал ни слова.