Гардемаринки-гарде!
Шрифт:
И она тоже, стала на него свои права заявлять. Я ее раз предупредила, потом еще раз. Потом мы подрались, а потом, потом она…
— Значит так! Ты говорит, Славика любишь? Докажи!
Я ей и так и эдак. Она мне.
— Нет! То все слова. Ты на деле покажи. Ты перед ним сможешь раздеться? Я, тебе предлагая смотр перед ним провести.
— Как это? Как раздеться? Ты, что спятила? — А она мне.
— А я смогу! Я его так люблю и больше тебя. Вот возьму и разденусь при нем, поняла? А ты его так не любишь и потому
— Смогу! Иду! — Говорю. Хотя, как это все будет, не представляю просто.
Но так и поспорили. Мне нельзя ей уступать!
Вот так на спор мы перед ним и раздевались на пару! Смотр перед ним прошли. Обе, как дуры, стали друг против, дружки и давай. Вы представляете! А в самый последний момент, когда она трусы стала стаскивать, я не смогла. Отвернулась и, подхватив вещи свои, убежала. От них убежала и от себя, конечно же.
Потом говорили, что они со Славиком тем, словно муж и жена вместе жили, пока он не демобилизовался. Ей–то тогда только пятнадцать было, а ему о–го–го! Двадцать! На пять лет у них разница в возрасте. Все знали об этом, но молчали.
И только когда Машка залетела, то мне ее, впервые по–настоящему стало жалко. Вот чем тот смотр закончился!
Сколько ее или нас не тормошили, мы говорили, что ничего не знаем. Молчали.
— Это Славка? Сержант, да?
— Да, — говорю. — Славик мой парень.
Мать в ужасе, сказала отцу. Нам очную ставку. Я все на себя взяла и при всех говорю, что я его люблю. Это в четырнадцать–то лет? А Славка все понял, молчал. Он ведь все понимал. Ну, а меня впервые тогда к врачу, гинекологу. Вот откуда у меня не любовь к тому креслу! Но все потом успокоилось.
Машку выпотрошили, я Славика отругала с матюгами и бросила. С тех пор никаких Славиков и тем более сержантов!
Но еще долго у меня, до самых несчастий в моей семье, все с ним во сне я занималась любовью, как Машка. И просыпалась в холодном поту от того, что все время сначала я перед ним и ей, на том смотре, догола раздевалась, а уж потом во сне отдавалась.
Вот такой смотр у меня был в моей жизни.
Учеба
Начались будни.
С утра и до четырех часов мы на занятиях. Конечно все вместе. На самоподготовке в одном классе, а на лекциях, с некоторых пор, сидели компактно, когда сразу весь курс слушал математику или физику. Особенно после одного случая.
Поначалу у каждой из нас появились поклонники и воздыхатели. У кого–то со старших курсов, у каждой, считай, из нашего курса.
Как–то сидели вместе такие воздыхатели и что–то так сильно увлеклись, что потом сначала она попросилась на выход, а потом и он следом. Все конечно загудели. Это надо же, вместе вышли! Сейчас они там и этим займутся…
А потом их так и прихватили. Обоих. Вот так–то.
Правда, закончилось
Поэтому, как только одни на самоподготовке остались, расселись за столами, то решили, что теперь все! Если хотим выучиться и закончить, стать офицерами, то надо всем вместе держаться. А то мы, так и до выпуска не дотянем, если уже на первом курсе замуж, то, что говорить о последнем курсе? А там дети пойдут. Как тогда?
Я думала, что меня это вообще не касается. Я всех поклонников отшила быстренько, мне не этого хотелось. Мне все нравилось.
И форма и даже то, что я живу в кубрике и в увольнение не выхожу. Не хочу, да и не к кому. Жена Богдана Ивановича пару раз приглашала, но я, помня ее уроки, каждый раз отказывалась. Ко мне тогда еще Зойка подлезла и спрашивала. От чего это я так?
— Ты не права. Тебе надо обязательно с ней поддерживать хорошие отношения.
— Чего ты лезешь? Это же не твоя забота. То же, мне стратег нашлась? Но потихонечку меня разговорила, и я ей, не знаю сама даже от чего так, но все выложила. Даже сама не заметила как.
— Ты знаешь, Коза. — Так мы ее, с моей легкой руки стали звать, ведь Зойка, это же козье имя.
— Я как после смерти отца с матерью и сестры одна осталась, так мне сам свет не мил показался. Они ведь так вместе и ушли. Ехали с похорон бабушки и сразу все в одной машине. Даже пикнуть не успели, как их КамАЗ с пьяным водителем протаранил на встречной полосе. После того у меня квартира осталась. А я уже не могла там оставаться, тем более одна. Нет, я не трусиха, но все равно, как зайду туда, то мне все кажется, что вот сейчас папа или мама выйдут из комнаты, или сестра меня спросит и опять мы…
Ну, да ладно. Я ведь пока с родителями жила то тоже кое в чем просветилась. Особенно все по мужской части знала.
— Ну, да! А по тебе не скажешь.
— Ну, по материальной, можно сказать части.
— Как это, не понимаю.
— Ну, как там у них все, и какие.
— Ну, да! Что–то не верится. И где это ты так просветилась?
— Вот бы тебе туда? Да! Ну, что я тебе скажу, один коробок ты мне уже подарила, готовь теперь второй.
— Что, опять за свое? Опять обзываться? Ты меня так заклюешь окончательно и я уже, в самом деле, дурой стану.
— Точно! Теперь уже точно. Потому что ты думаешь как самая последняя дура.
Ну и что, если я с малых лет насмотрелась и на маленьких и на больших, и на вот таких, крошечных, даже. — Пальчик свой, мизинчик показываю.
— Так, таких маленьких не встречала. Таких не бывает, поняла?
— Это ты мне говоришь? Да, ты знаешь, что я в десять лет его уже в руках держала.
— Врешь! Ведь врешь все! Опять завираешься? Ну, как ты в десять лет могла быть с мужчиной? Как такое может произойти?