Гардемарины, вперед! (1 и 2 части)
Шрифт:
— Хорошо назидание! — не выдержал Саша.
— И как вы все это помните? — пробасил граф с полным недоумением. — С той казни уж двадцать лет прошло. Вы тогда ребенком были.
— Да об этом вся Москва сейчас говорит!- вскинула руки Вера Дмитриевна. — Еще не то вспоминают!
Саша посмотрел на нее с тоской. В письме была написана одна фраза: «Драгоценный брат мой!»
«Раньше, чем через три часа, я отсюда не выйду,- подумал Саша.- Сижу, как дурак, катаю во рту орех и жду неизвестно чего. Даю голову на отсечение и даже спиртование, что она так и не напишет рекомендательное письмо».
У Саши были все основания для беспокойства. Сейчас полдень. Почтовая карета, с которой он намеревался уехать, отбывала в пять, а он еще не успел предупредить о своем внезапном отъезде Никиту.
— А муж Натальи — двоюродный брат несчастной царицы Авдотьи Федоровны…
«Это какая же Авдотья?- силился сосредоточиться Саша. — Евдокия! Евдокия Федоровна Лопухина- опальная супруга Петра I. Последнее время она жила в Новодевичьем монастыре. Может, и сейчас там живет, а скорее всего уж умерла по старости».
— Степан Васильевич, муж Натальи,- торопилась рассказать Вера Дмитриевна, — добрый человек, но трудно понять, чего в нем больше — доброты или безволия. Их поженил государь Петр. Говорят, против их воли. Наталья всю жизнь ненавидела мужа, а дама она прыткая, любила балы да танцы и излишней скромностью не отличалась. Ее связь с бывшим гоф-маршалом Левенвольде известна даже в Париже. И только ссылка гоф-маршала разорвала эту порочную связь. О, граф, поймите меня правильно! Кто же не любит балы? Я не лицемерка и не ханжа… — Вера Дмитриевна опять принялась трясти песочницу, чтобы просушить давно высохшие чернила. — Но если Степан Лопухин заодно со своей супругой, вы знаете, он тоже арестован, то доброта его не более чем маска на лице хищного зверя.
Вера Дмитриевна обладала вполне светским качеством охаять и очернить любого из своих знакомых да и незнакомых людей, если в этом возникала в разговоре надобность. При этом она не уставала повторять: «Я человек искренний, я не лицемерка», и собеседник, который, может, и хотел сказать слово в защиту охаянного, стоял перед выбором — либо согласиться с ней во всем, либо признать себя именно человеком неискренним и лицемерным.
Граф в продолжение всей беседы только поддакивал, повторяя эхом слова Веры Дмитриевны, и время от времени, словно забываясь, вставлял неясные, не имеющие отношения к разговору фразы армейского образца.
Вернуться к рекомендательному письму Веру Дмитриевну вынудили турки, которых она имела неосторожность приплести к семейству Лопухиных. Граф вскинулся, как боевой конь, заиграл глазами и, перебив хозяйку дома, стал долго и обстоятельно рассказывать про триумфальный въезд Измайловского полка в Петербург после заключения мира с турками.
— Вначале шла полковая артиллерия под командой гвардииот-бамбардир-поручика, потом квартермистр Соколов, потом…
Вера Дмитриевна попыталась было вернуть беседу в пробитое русло, но граф говорил без пауз, на одном дыхании, и она, досадуя на его разговорчивость, принялась за начатое письмо.
— …Шарфы имели подпоясаны. — Граф обращался уже к Саше. — У шляп кукарды лаврового листа. Очень много тогда лаврового листа прислали для делания кукардов у шляп в знак древлего обыкновения. Красиво, знаете… Знамена, блеск литавр, музыка! Генерал Апраксин верхами, за ним две заводные лошади. А далее с двумя Пешковыми скороходами по бокам и верховыми пажами-егерями сзади сам генерал-лейтенант Густав Бирон, отличнейший был человек…
Вера Дмитриевна выразительно кашлянула. Если уж поминать в разговоре сосланных Миниха или Левенвольде, или братьев Биронов, то извольте в осудительных тонах или с насмешкой. Так принято в приличном обществе. Может, Густав Бирон и «отличнейший человек», но про брата его экс-регента такого не скажешь. Им, злодеям, только мягкосердечие государыни жизнь спасло!
— Исправен в службе, храбр, надежен в деле, — продолжал граф патетическим тоном. — Не помните, Вера Дмитриевна, куда его сослали?
— Не помню. — Она поморщилась, зачеркнула все, что написала и взяла чистый лист бумаги.
— Биронов, бывшего экс-регента и бывшего подполковника Измайловского полка Густава Бирона, определили сейчас на жительство в Ярославль, — не вытерпел Саша, и граф посмотрел на него уважительно, вот, мол, совсем молодой человек, а так разбирается в политике.
Но Вера Дмитриевна не желала обсуждать события, которые не имели прямого отношения к лопухинскому заговору.
— Вы ведь знали Анастасию Ягужинскую, граф? Да, дочь Бестужевой. Вообразите, такая прелестная девица, а тоже поддалась соблазну. — Она помолчала, словно опасаясь, что Никодим Никодимыч возобновит триумфальное шествие, но граф молчал, и она спокойно повторила: — И тоже поддалась соблазну.
— Вы не сомневаетесь в ее виновности? — тихо спросил Саша.
— Как же можно сомневаться, когда про заговорщиков рассказывают такие ужасы.Арестовали, значит, виновны… Правда, насколько мне известно, Анастасия сейчас дома, под домашним арестом.
— Анастасию Павловну увезли сегодня ночью. Я думаю, вслед за матерью в Петербург, — сказал Саша, яростно стиснул зубы и к удивлению своему раскусил ненавистный орех.
— Так она уже не под домашним арестом? — Вера Дмитриевна опять вскинула руки. — Граф, вы только послушайте!
— Только послушайте… — повторил граф сокрушенно.
— Александр Федорович, откуда вам это известно?
Саша хотел сказать, что сам видел, как Анастасия садилась в карету в сопровождении господина в цивильном платье, но вовремя остановился и пожал плечами, как бы говоря, это уже все знают. В благодарность за такую новость Вера Дмитриевна не только налила Саше вина, но даже вспомнила, что не заплатила ему за три урока. Как только она вышла за кошельком, граф так и засветился в Сашину сторону. Сейчас, мол, поговорим…
— Нас само Императорское Величество Анна Иоанновна собственной персоной изволили трактовать вином, всех лейб-гвардии полков и штаб-обер-офицеров, — сказал он шепотом и улыбнулся.
— Достойный граф Никодим Никодимыч,- Саша прижал руки к груди, — ко всему, что касается лейб-гвардии, я имею чрезвычайный интерес.
— Государыня в середине галереи изволили стоять. Им учинили нижайший поклон, и Ее Императорское Величество изволили говорить нам такими словами…- Голос графа снизился до самого интимного, сокровенного тона, но в комнату вошла Вера Дмитриевна, и он, любовно поправив на Саше кружева, грустно замолк.