Гардемарины, вперед!
Шрифт:
– Удрал. Видно, принял меня за злоумышленника.
– Бездельник! Поверите ли, он совсем не знает дороги. А трус! Всю дорогу морочил мне голову разбойниками! По пути моего следования размыло мост. Мы поехали в объезд, попали в эту ужасную топь. Голубчик, вы командуйте, – он повернулся к своим спутникам, как выяснилось, ямщикам с постоялого двора, – а мы будем помогать. Не стоять же здесь до утра!
– Толкать будете, барин. Лошади отдохнули, впятером небось выдюжат.
Один из ямщиков подал знак, лошади и люди дружно навалились и «выдюжили», коляска выбралась из топи.
– Боже, на кого мы похожи! Наплевать, почистимся утром. Прошу вас. – И молодой человек любезно распахнул перед Сашей дверцу коляски.
Они уютно расположились на сиденье, открыли бутылку вина.
– С кем имею честь? – галантно спросил незнакомец.
– Курсант навигацкой школы Белов.
– Чрезвычайно рад. Граф Комаров к вашим услугам. Куда путь держите?
– В Петербург.
– Не откажите в любезности воспользоваться моей коляской. Наш путь частично совпадает, хотя я еду гораздо дальше.
Утром на постоялом дворе Белов с трудом узнал в холеном щеголе того простого и веселого малого, с которым ночью они вытаскивали из грязи коляску. Комаров был разодет, накрахмален, напомажен. Атласный вышитый камзол с подкладными плечами скрывал полноту, обозначая талию. Граф поминутно охорашивался и трогал мизинцем крупную, овальной формы мушку, словно опасался, что она улетит.
Это был тип придворного франта, которых позднее окрестили «петиметрами». Они были воспитаны на французский манер, и все отечественное подвергалось их насмешке и осуждению. Заботы, помыслы, таланты этих великосветских кавалеров были посвящены, с точки зрения нормального человека, сущим пустякам: чтоб штаны сидели по фигуре, чтоб в этих штанах лежала табакерка самого модного фасону, чтоб эту табакерку уметь изящно открыть и с томной улыбкой похвастать перед такими же петиметрами. Саша презирал таких людей, но втайне завидовал их светскости и удачливости.
Показная томность, однако, не сделала Комарова менее разговорчивым, только слова он стал произносить с растяжкой и круглил губы, словно дул в невидимую дудку.
– Не желаете ли вина? – говорил он за завтраком. – Это не наша русская дрянь. Это великолепное французское вино. Пенится, как морской прибой. А вкус!.. Так на чем я остановился? Ах да… Я не люблю Лондон. Я люблю Париж. В Париже всякий день праздник и все поют…
– Да? – поддерживал Саша светский разговор.
– А в Лондоне все ходят в глубоком молчании. И еще туман. Там всюду жгут уголь и топят камины. Белье к вечеру становится черным от сажи. Как там ходить прилично одетым?..
– Так на чем я остановился? – продолжал он, когда коляска затряслась по ухабам. – Ах да… Лондон. Я нигде не видел таких дорог, как в Англии. Засыпаны хрущом, укатаны катками, знаете ли… И чудесные постшезы – двухместные коляски. – Он легко икал после сытного завтрака. – Их можно получить за весьма умеренную пла-ату. Запад есть Запад… Вчерашняя история могла случиться со мной только в России. Ди-ик-ая страна! Если бы человек мог сам выбирать, где ему родиться!
За обедом Комаров продолжал:
– Вообразите, на подъезде к Лондону надобно в руке держать четыре гинеи, потому что неминуемо разбойники начнут стучать тебе в стекло пистолетом. Это у них вроде пошлины, и все к ней привыкли. Ха-ха-ха! Мне рассказывали, что воры в Лондоне имеют свой клуб. По виду они вполне приличные люди. Правительство знает всех по имени, но не может арестовать – нет улик. Улики – вот безделица! Зачем улики, если точно знаешь, что он вор? И представьте себе наших разбойников и их клуб где-нибудь у Никитских ворот… Нелепость! Они все беглые. Их надо хватать и сечь батожьем. Без всяких улик!
И так далее и в том же духе.
Белов был попутчиком графа три дня, и все три дня находился на полном его содержании. Сашу не мучила совесть и он не страдал от унижения, решив, что честно заработал себе пансион, пребывая бессменным слушателем Комарова даже в ночные часы.
– Друг мой, – обратился граф к Белову при расставании. – Вы очень скрасили мое путешествие. Вы были великолепным собеседником, проявили тонкость в обращении и незаурядный ум. Молю судьбу, чтобы по возвращении меня в Россию дороги наши опять пересеклись и я смог бы отплатить вам за ту услугу, которую вы мне оказали.
– Помилуйте, граф. О какой услуге вы говорите?
– Вы помогли мне найти коляску. И еще… Я еду в Лондон и везу подарки английским министрам. В ящике под сиденьем лежат соболя, прекрасные солитеры, коллекция золотых медалей и прочие безделицы, а вы добровольно взялись разделить со мной заботу по охране груза.
– Я и не знал об этом!
– Вам и не надо было это знать. Со следующей версты меня будут сопровождать драгуны. Из Москвы я ехал один, чтобы не привлекать излишнего внимания к моей коляске. Молю судьбу, – Комаров потрогал мушку, – чтобы по возвращении моем из Лондона…
– Милостивый государь, – перебил его Саша, прижимая руки к груди, – если ваши слова не простая учтивость, то я возьму на себя смелость просить вас об одолжении сейчас. Вы влиятельный человек при дворе, и случайная встреча с вами для курсанта навигацкой школы не только чрезвычайно лестна. Она может сыграть столь значительную роль в его судьбе, что я не могу подчиниться природной скромности и не испросить вашего участия…
Комаров досадливо поморщился, явно усомнившись в том, что Белов тонок в обращении и обладает незаурядным умом. Но в выражении Сашиного лица было столько простодушия и почтения, что граф рассмеялся и воскликнул:
– Замечательно, что я уже сейчас могу быть полезен вам. Чем же?
– Я мечтаю попасть в гвардию. Мне нужно рекомендательное письмо.
– Моя рекомендация вряд ли будет иметь вес… Но мой опекун очень влиятельный человек при дворе и любит меня без памяти. Я напишу ему, что вы спасли мне жизнь. Или честь? Что лучше?
Саша пожал плечами.
– Напишем и то и другое. Правда, уже год, как я не видел моего опекуна. Надеюсь, что он в Петербурге.
– Счастливой дороги, граф!