Гардемарины, вперед!
Шрифт:
«Саша обещал помочь. У него есть знакомый по мануфактурной части. Будем надеяться, что сыщет он нам голубого бархата к свадьбе. Не печалься, душа моя. Время идет быстро. О себе скажу, что шпага моя висит у пояса».
«Шпага у пояса» значило, что опасность ареста для него прошла и даже есть надежда вернуться в навигацкую школу.
Алеша отложил перо и задумался. Много ли можно рассказать Софье с помощью разноцветного бархата и шпаги, «висящей у пояса»? И даже если он «обнажит шпагу», то есть встретится с Котовым, или «сломает шпагу», что значит будет находиться под угрозой ареста, разве напишет он об этом Софье да еще таким суконным языком? Софью беречь надо, а не волновать попусту.
– Написал письмо? – спросил Никита. – Тогда поехали кататься.
– Пошли пешком на пристань. Вчера там военный фрегат пришвартовался.
– Нет, в карете.
Никита твердо помнил наставления Александра: «Алешку одного из дому ни под каким видом не выпускай. И вообще, пешком по городу не шатайтесь». Никита попробовал удивиться, но Саша взял его за отвороты кафтана и, глядя в глаза, чеканно произнес: «Котовым Тайная канцелярия интересуется».
– Один хороший человек? – усмехнулся Никита, вспомнив встречу на набережной после казни. – Ой, Сашка, знакомства у тебя…
– Очень полезные знакомства, – веско сказал Белов. – Алешке не говори, но если… почувствуешь опасность, сразу дай мне знать.
Военный фрегат слегка покачивался на волне, обнажая облепленный серым ракушечником бок. Паруса были спущены, и только высоко, на фок-мачте, трепетал на ветру синий вымпел. Щиты, прикрывающие от волн амбразуры, были подняты, и с двух палуб щетинились, как перед боем, дула пушек. Наверху стоял офицер в парадном мундире, красный воротник его полыхал, как закат, золотом горели галуны и начищенные пуговицы. Он картинно круглил грудь, лузгал семечки, шумно сплевывал за борт шелуху и лениво ругал босоногого матроса, который драил нижнюю палубу. Матрос на все отвечал: «Будет исполнено…» – и, уверенный, что его никто не видит, корчил офицеру рожи. «Вихры выдеру!» – прокричал последний раз офицер, обтер платочком рот и ушел в каюту.
Алексей и Никита простояли у причала до тех пор, пока на корме зажглись масляные фонари. Пропал в темноте город, смешались контуры фрегатов и бригов.
– А теперь куда? Назад, в библиотеку…
Накануне Алексей, обшаривая книжные шкафы Оленевых, нашел старую английскую лоцию с описанием главных корабельных путей в Атлантическом океане. Вдохновленный образом военного фрегата, он разыскал теперь подробную карту и… смело повел из Гавра на мыс Горн бригантину «Святая Софья», не забывая наносить на карту маршрут и делать описание портов, в которых пополнялся продовольствием и пресной водой.
Глядя на увлекательную работу друга, Никита отложил в сторону Ювенала, предоставив римским преторианцам в одиночестве предаваться порокам, и послал вслед «Святой Софии» три легкие каравеллы «Веру», «Надежду» и «Любовь», но скоро хандра взяла верх, и «Веру» он отдал на растерзание пиратским галерам, «Надежду» бросил в Саргассовом море без руля и без ветрил, а «Любовь» загнал в ньюфаундлендские мели для промысла трески и пикши.
– Га-а-аврила!
Камердинер явился в сбитом назад парике, озабоченный и очень недовольный, что его оторвали от дела. В руке у него была бутыль и два сомнительной чистоты стакана.
– Вместо того чтобы вино лакать… – начал ворчливо он.
– Я не просил у тебя вина, – перебил его Никита. – Скажи, Саша сегодня заезжал?
– Заезжал. Вид имел очень поспешный, обещали завтра заехать.
– А что у тебя в руке?
– Настойка. Целебная. И еще хотел напамятовать, чтоб письмо батюшке князю написали.
– Да я уже ему пять писем отправил.
– Да читал я ваши записки, – без всякого смущения, что залез в чужие письма, сказал Гаврила. – Прошу о встрече… дело государственной важности. Ваше государственное дело совсем в другом.
– Вот негодяй! – разозлился Никита. – И в чем же мое государственное дело?
– А в том, что учиться нам надо. Написали бы князю, мол, море нам чужая стихия, Никита Григорьевич. – Гаврила молитвенно сложил руки. – В Геттингене шесть лет назад университет открыли. Вот бы нам куда! Я давно о загранице мечтаю. А нельзя в Германию, так проситесь в Сорбонну, в Париж…
– Хватит! Поговорил, и смолкни. Принеси вина.
– Бесспиртную настойку пейте! Эх, Никита Григорьевич, живете кой-как, все терзаетесь да пьете сверх меры. А умные люди что говорят? – Гаврила расправил плечи и торжественно продекламировал:
«Тягость забот отгони и считай недостойным сердиться,
Скромно обедай, о винах забудь,
Не сочти бесполезным бодрствовать после еды,
полуденного сна избегая,
Долго мочу не держи, не насилуй потугами стула.
Будешь за этим следить – проживешь еще долго на свете.
Если врачей не хватает, пусть будут врачами твоими
Трое: веселый характер, покой и умеренность в пище» [27] .
– Ладно, убирайся, – рассмеялся Никита.
27
«Салернский кодекс здоровья».
Когда Гаврила ушел, он взял чистый лист бумаги и принялся точить перо, бормоча: «Будем писать о деле…»
– Ты в самом деле хочешь в Геттинген? – с удивлением спросил Алеша.
– Ты же слышал. Гаврила о загранице мечтает.
– Ты можешь говорить серьезно?
– А ты можешь не смотреть на меня так угрюмо? Тебе же ясно сказано: веселый характер, покой… Не сердись. Надо уметь ждать. Древние говорили, что это самое трудное дело на свете.
12
По вечерам на Малой Морской улице часто собирались приятели Друбарева играть в штос. К игре относились со всей серьезностью, хотя карты были не более чем предлогом для того, чтобы посидеть в уютной горнице, поговорить и оценить кулинарные способности экономки Марфы Ивановны. Большинство игроков были отставлены от службы по возрасту, только Лукьян Петрович да еще один господин – Иван Львович Замятин, отдавали государству свои силы. Иван Львович служил простым переписчиком, но старики его очень уважали, так как переписывал он бумаги в весьма секретном учреждении.