Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Эртель Александр Иванович

– Не болен Иван Федотыч?
– спросил Николай, догадываясь по степенному и благолепному выражению мужика, что он из "братьев".

– Спаси господи!.. Здрав и весел духом. В дальнюю дорогу собираются.

– Но куда же?

– А уж не сумею тебе сказать, милый человек!.. Стало быть, какие ни на есть дела объявились... стало быть, дела!
– уклончиво ответил мужик.

– Верхом, значит, можно проехать к вам?

– Куда зря, милый человек. Инде по пузо, а инде ничего, сухо. Слава господу, можно проехать!

Николай тотчас же оседлал лошадь и по топкой дороге через лощины и поля, сверкающие озерами застоявшейся воды,

отправился в Боровое.

Иван Федотыч действительно собрался уходить по каким-то делам, о которых знали лишь Арефий да старший из "братьев"; первоначальный путь предстоял ему на Борисоглебск, в Землю войска Донского и на Царицын Николай застал в избе Арефия и еще человека четыре Все были растроганы и держались с какою-то особенною торжественностью. Иван Федотыч сидел между ними, совсем готовый в дорогу, в своем истрепанном пальтеце, подпоясанном веревочкой, в простых мужицких сапогах: он чтото говорил, беспрестанно всхлипывая и вытирая слезы На столе лежала сумка с крестообразно пришитыми к ней покромками и маленькая книжка в переплете. Татьяна сложив руки на груди, стояла в дверях перегородки и сквозь слезы, с выражением глубокого умиления, не отрываясь смотрела на Ивана Федотыча.

Когда вошел Николай, на лице Ивана Федотыча, до тех пор хранившем вид совершенного отрешения от всего земного, мелькнула какая-то забота. Он рассеянно проговорил: "Приехал, душенька?" - потом поздоровался и, обратившись к мужикам, попросил их "на секундочку" удалиться. Те вышли, скромно потупив взгляды.

Некоторое время длилось тягостное для всех троих молчание.

– Вот, душенька, иду...
– произнес, наконец, Иван Федотыч с какою-то стыдливою улыбкой и сказал, куда и зачем идет.

Николай с горячностью принялся уговаривать его остаться, указывал и на его недуги, и на раннее время года, и вообще на фантастичность предприятия. Иван Федотыч снова впал в рассеянность, думал о чем-то другом, куда-то далеко улетел мыслями.

– Мало ли я его умоляла...
– сказала Татьяна, закрываясь передником и вся подергиваясь от усилия сдержать рыдания.

– Други мои возлюбленные!
– воскликнул Иван Федотыч, и глаза его опять засияли болезненным восторгом.
– О чем ваша печаль?.. Не плачьте, миленькие не горюйте... Воистину, не слез, а зависти достоин мой жребий...

Ах, сколь ты благ, господь, человеколюбец, сколь щедр!..

Танюша!.. Друженька!.. И ты, Николушка... не смущайтесь... Юность юности, и чистому принадлежит чистота... Вот верстачок, инструменты, - все продай, Танюша, ради убогих... Книжечку себе возьми... Ну, простите бога для!..

Иван Федотыч встал, сделал несколько шагов и поклонился Татьяне в ноги. Та с воплем стала поднимать его, жадно целовала его седые, вскосмаченные волосы, морщинистую шею. Николай кусал себе до крови губы, чувствуя, что еще мгновение - и он разрыдается.

Весна была в полном разгаре, цвели сады, в полях нежно зеленелись всходы. По вечерам в селах собиралась улица, звенели песни. Обновленная жизнь снова торжествовала свою победу.

Однажды Николай, оставшись наедине с отцом, смущенно сказал:

– Папаша, мне бы нужно поговорить с вами...

– Что еще такое?
– ответил Мартин Лукьяныч, с неудовольствием отрываясь от книги. Он был трезв и вот уже неделю с пожирающим любопытством следил за судьбою Рокамболя.

– Видите ли, в чем дело... У вас имеются разные предрассудки, а потому...

– Предрассудки!.. Не мешало бы с отцом-то

быть почтительнее.

– Простите, пожалуйста... Но уверяю вас, что дело идет о моем счастье...
– он запнулся, но тотчас же решительно добавил: - Я женюсь.

– Вот как! Очень благодарю. На ком же это, дозвольте узнать?

– На Татьяне Емельяновне.

– На какой Татьяне Емельяновне?

Николай сказал. Мартин Лукьяныч побагровел так, что на него страшно было смотреть, но все-таки преодолел себя и притворно равнодушным голосом спросил:

– Значит, овдовела?

Но ответ Николая переполнил меру его терпения, с грубыми ругательствами он набросился на сына, оглушительно закричал, затопал ногами. Одним словом, совершенно вообразил себя пять лет тому назад. Николай молчал, стиснув зубы, бледнея, страшась и в самом себе подъема такой же злобы. И не выдержал. От ругательства Мартин Лукьяныч перешел к тому, что такое Татьяна, и столь позорными словами начал изображать ее качества, что Николай затрясся от бешенства.

– Замолчите!
– крикнул он.
– Стыдно вам на старости лет клеветать!

Мартин Лукьяныч так и опустился на стул. Несколько мгновений бессмысленно поводил глазами, потом поднялся во весь рост, пошатнулся, с ненавистью поглядел на сына и, прошипев: "Подобно Ефремке, захотел отца убить!" - вышел из комнаты.

В тот же день, вечером, он опять уехал к сестре, а неделю спустя в дом Николая вошла хозяйкою Татьяна.

XIV

Десять лет спустя

Прошло десять лет. Стоял сентябрь. Был базарный день, и в лавке Николая Мартиныча Рахманного бойко шла торговля. Самого хозяина не было За прилавком, в суконной "корсетке" и в платке повязаином, как обыкновенно повязываются крестьянские молодухи, распоряжалась Татьяна. Ей помогал русоволосый мальчик лет двенадцати. У конторки сидел седой облысевший старик с красным носом и щеками, по которым сквозили багровые прожилки. Это был Мартин Лукьяныч С свойственною ему важностью он принимал деньги за товар, отсчитывал сдачу, отмечал карандашом выручку или заговаривал с покупателями, внушал мальчику быть попроворнее, играл пальцами на толстом своем животе Татьяна мало изменилась, только лицо покрылось каким-то золотистым загаром и приобрело твердое и самостоятельное выражение, да глаза были ласковы и ясны... Товар спрашивался однообразный: десяток-другой гвоздей ведерко вилы, топор, железо на обручи, заслонка для печки Видно было, что покупатели привыкли к лавке: мало торговались, без особенной подозрительности рассматривали покупки. Часто спрашивали, дома ли Мартиныч.

– Он в городе, милые, - неизменно ответствовала Татьяна, - по земскому делу отбыл... На что нужен-то?

Мартин Лукьяныч отвечал иначе.

– В земском собрании заседает, - говорил он с особенным видом достоинства, - господам советы преподает - А иногда прибавлял: - Хотя и господа, однако без Николая дело-то, видно, тово... Николай везде нужен. Вам на что потребовался?

Боровские приехали посоветоваться, как "покрепче" написать контракт с арендатором мельницы; тягулинцы судились с барином из-за земли и хотели "обдумать с Мартинычем, кое место утрафить на барина бумагу"; малый лет двадцати пришел спросить, где бы достать книжку "насчет солдатских законов"; молодой бледный попик, с каким-то страдальческим выражением в глазах, просил последнюю книжку журнала да кстати хотел поговорить, "из каких преимущественно брошюр" составить школьную библиотеку, которую он затеял.