Гарденины, их дворня, приверженцы и враги

Эртель Александр Иванович

Вдруг толпа раздалась, в лавку ухарскою походкой вошли два мужика, в шапках набекрень, с цигарками в зубах, распространяя запах водки.

– Наше вам, Амельяновна!
– воскликнул один, весело оскаливая зубы. Аль не узнаешь?.. А это зять мой, Гаврюшка. Мартиныча аль нету?

Татьяна сказала.

– Фу-ты, пропасть!.. А как было приспичило... Ну, черт ее дери, давай, видно, спишешницу... Поглянцевитей чтобы была... Первый сорт!.. Эх, в рот те дышло, разорюсь на двугривенный!..

– Чай, попроще можно, Герасим Арсеньич, - улыбаясь, сказала Татьяна, есть

в пятачок... Смотрите, какие крепкие.

– Никак тому не быть, Амельяновна, никак не могу попроще. Потому развязка, значит... Окончательно невозможно... так, что ль, зять Гаврюшка?

– Не стать перетакивать, елова голова. Звенит в мошне - форси на все, а и пусто - головы не вешай. Повадка и без алтына скрасит, понурая голова с рублем пропадет... Запиши - Гаврюшка сказал!..

Оба расхохотались.

– Что, Амельяновна, ловок брехать зять Гаврюшка, - сказал Гараська. Небось недаром по этапу из города Баки гоняли... Недаром!.. Э, подтить к старичку погуторить, чать, в силе был - драл меня, доброго молодца... Тоже аспид был не из последних... Здорово, Мартин Лукьяныч!
– Гараска подошел к старику и с насмешливым унижением поклонился.

– Здравствуй, - сухо ответствовал Мартин Лукьяныч.

– Что, аль прошло твое времечко?
– сказал Гараська.
– Бывалоче, тройка - не тройка, а теперь сидишь, как сыч...

– Ну, ну, ты не заговаривайся, грубиян!

– Вот чудачина! Разве я тебе грублю!.. А что время твое прошло, это верно. Ездил на наших горбах, да будя...

Посиди-кось теперь, покланяйся нашему брату... Вот не куплю, к примеру, спишешницу, ты окончательно должен в трубу вылететь! Эх вы, белоручки, пропадать вам без мужика!..

Мартин Лукьяныч тяжело засопел, побагровел. Татьяна нашла нужным вмешаться.

– Герасим Арсеньич, - сказала она внушительно, - вы бы не слишком...

Гараська сразу изменил тон.

– Да что же я?.. Аль уж со старичком и словечком не перекинуться? сказал он шутливо.
– Мы, чать, завсегда с нашим уважением... Дай-кось закурить, Лукьяныч Эх в рот те дышло, и управитель ты был сурьезный... Зять Гаврюшка! Вот был управитель, в рот ему малина!.. Ты, Лукьяныч, не серчай, потому развязка и все такое Не серчай на меня. Окончательно ты из первых - первый был!

Мартин Лукьяныч смягчился.

– Я был не мил, теперь-то лучше стало?
– спросил он, протягивая Гараське папиросу.
– Ты вот, дурак, говоришь неподобные слова, а жить-то лучше вам? Посидел в даровой квартире?

Гараська засмеялся и ухарски сплюнул.

– Хватера нам нипочем!
– воскликнул он - Хватеру я так понимаю, хоть и вдругорядь!.. Хлеба вволю а случается - и калачами кормят; водки даже, ежели гроши есть, и водки линвалид приволокет... Черт ее дери, видали!

А ты вот скажи, Лукьяныч, скотину-то мы всю перевели - А, перевели!
– с злорадством сказал Мартин Лукьяныч.

– Окончательно перевели... Потому нет кормов прищемил нас ирод - вздоху не дает. За что, хучь бы меня в острог посадил? Только и всего, что, признаться, мы с Аношкои стог сена почали... Так ведь, аспид он тонконогий, надо скотине жрать-то

аль нет?

– Не воруй. Сено барское, не твое. Это, брат, и я бы посадил на его месте.

– Экось что сказал! При тебе-то что мне за неволя воровать? Ты разочти, сколько кормов, сколько покосу у нас было... Сколько ты нам вольготы давал!..

– Ага!
– произнес Мартин Лукьяныч, с самодовольством поглаживая живот.

ные там анафемы (Мартин Лукьяныч еще понизил голос), будто от живого мужа,., будто не венчаны... А, что придумает народ!.. Иван Федотов помер, прямо говорю, что помер. А венчание было в Воронеже... Ха, не венчаны!..

– Да мы разве сумлеваемся, Лукьяныч?.. Опять же ежели и без венца... Гараська еще хотел что-то добавить, но поостерегся и только помычал.

– А новые места - вздор!
– заключил Мартин Лукьяныч громко.

В это время молодой попик, облокотившись на прилавок, отрывочно разговаривал с Татьяной: ее беспрестанно отвлекали покупатели.

– Изрядно торгуете, Татьяна Емельяновна?

– Как сказать, батюшка... Да вот живем. Оборот хотя и велик, но мы пользу берем небольшую, сами знаете.

– Да, да, хорошо у вас поставлено... Истинно по совести. Равно избегаете и скудости и стяжания... Хорошо.

Слышали, отец Григорий скончался?

– Слышала... Добрый был священник, старинный.

– Да, да... И при конце жизни жестоко оскорбил отца Александра.
– Попик усмехнулся.

– Чем же так?

– Были распущены долги отцом Григорием... Ну, и были расписки... Все по мужичкам, конечно. И, говорят, на знатную сумму: будто бы на пятьсот рублей... Вот при конце его жизни отец Александр и начал понуждать относительно расписок. Где спрятаны, да сделайте, мол, передаточную надпись и тому подобное... Слушал, слушал старик, - зажги, говорит, свечку, подай шкатулку. Зажгли, подали... И, вообразите, достал умирающий расписки и все до одной в огонь вверг... а сам лепечет: "Отпустите должником вашим!" Вообразите гнев стяжателя-зятя!

– Ах, как прекрасно!..

– Да да... Деток-то много ли у вас?

– Пятеро, батюшка. Меньшенькой с покрова годик пойдет... А это вот первенец, помощник.
– Она указала на русоволосого мальчика.

Попик вздохнул.

– Была у меня девочка - схоронил, - сказал он.- Грустно не иметь детей. Ищу прибежища в книгах, вот школой занимаюсь... Но сердце болит.

– Ии, батюшка!
– ласково проговорила Татьяна.- Вы молоды, будут и детки, господь захочет. А не -будетдетей много в мире. Лишь бы любовь не погасла.

– Что ж? Я завсегда скажу: отцом ты был для нас, дураков... Во как тебя понимаем!..

– Эге! Ну, а теперь-то... припеваючи живете?

– Припеваем, в рот ее дышло!.. Ты вот подумай, Лукьяныч: иди, говорит, в батраки. Ну, ладно: пошел я.

Стало жнитво, посадили меня на экую махину... На жнейку, значит. Сижу окончательно словно идол, действую.

Трах!
– окончательно вдребезги... Туда-сюда, штраф!..

Трешница!.. Ловко... Земли не дает, лесу - прутика нету, из кормов хоть кричи... Что же это за жисть?