Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
Шрифт:
Снова начали торговаться и пить. И решительно запьянели, когда, наконец, сошлись на 3 р. 35 к. за голову.
Рукодеев вытащил из кармана брюк целую кипу серий и отсчитал задаток; Мартин Лукьяныч помуслил пальцы, тщательно проверил число бумажек и приказал Николаю "учесть проценты". Когда все было кончено, он колеблющимися шагами направился в другую комнату, чтобы положить деньги в кассу. Рукодеев мутными глазами посмотрел на Николая.
– Смущаетесь, юноша?
– сказал он с пьяною улыбкой и вдруг искривил рот и прослезился: -
А по-настоящему что сказано: "От ликующих, праздно болтающих, умывающих руки в крови уведи меня в стан погибающих за великое дело любви..." Любви, молодой человек!.. А мы - пьем!
– и как бы в подтверждение своих слов он налил, выпил и закусил. И, прожевывая закуску, добавил: - Потому и пьем, что свиньи... на шее народной сидим... И нас за это не похвалят. Никак не похвалят, молодой человек!.. Не берите с нас пример. А что касается того, другого, прочего, - понимаете?..
– это все ерунда.
Я вам прямо говорю, что ерунда. Всё из обезьяны!.. Это доказано... Фактически доказано, молодой человек... Ничто же бысть, еже бысть, понимаете?
– Вы мне позвольте господина Некрасова, Косьма Васильич, - робко сказал Николай
– Могу, могу... Все могу... Я рад. Водку не пьешь?
Не хочешь рюмочку... без папаши, а? Ну, и отлично. Не пей. Скверно, брат... голова болит, жена ругается... А Некрасова я тебе дам. Я уважаю молодое поколение.
Мартин Лукьяныч приказал позвать конторщика, чтобы написать расписку в получении задатка. И когда Агей Данилыч вошел и, поклонившись с обычным своим угрюмым достоинством, остановился около притолоки, последовали следующие рекомендации:
– Вот наш фармазон и афеист, Косьма Васильич! Поверите ли, до чего дошел - господа бога отрицает.
Рукодеев осовелыми глазами посмотрел на Агея Данилыча и с трудом приподнялся.
– То есть в каком смысле?
– спросил он.
– Я на сочинениях господина Волтера основываюсь, - скромно ответствовал Агей Данилыч.
– А!.. Очень... очень приятно. Садитесь, прошу покорно.
– Да он постоит, помилуйте, - сказал Мартин Лукьяныч.
– Я постою-с.
– Очень... очень приасходно.
– Ежели они утверждают, что был потоп, то это одно баснословие-с, неожиданно заявил Агей Данилыч, - пилигримы занесли на возвышенные места раковины, и отсюда пошла басня.
– Очень приасходно... Но что же вы, так сказать, признаете?
– Я признаю натуру-с.
– В каком отношении?
– В отношении разума-с. Я разум признаю. Остальное - басни-с. И хотя же господин Лейбниц и утверждает, что сотворено все к лучшему, но это суть неправильно. Господин Волтер в "Кандите" - сиречь "Приключения простодушного" - изрядно доказал, что это нарочитая чепуха-с.
– Но, однако же, есть материя!
– Все суть одно - натура-с, как ее ни назови.
– Выпиваете?
– Рукодеев подморгнул Агею Данилычу и щелкнул пальцем по графину.
– Никак нет-с.
–
– Уважаю!
– внушительно заявил Косьма Васильич.
– Ваше имя-отчество позвольте узнать?.. Агей Данилыч?.. Я уважаю таких чудаков. Отсталость большая от нынешнего века, но... верррно и правильно. Руку вашу, Агей Данилыч... Зачем же унижать себя?
– Сядь, Дымкин, - приказал Мартин Лукьяныч.
В это время кухарка Матрена просунула голову в дверь и сказала:
– Николай Мартиныч, за тобой от конюшего пришли.
– Это еще зачем?!
– строго спросил Мартин Лукья.
ныч.
– А я почем знаю?.. Канон, что ли, покаянный читать.
– Какой канон?
– спросил Мартин Лукьяныч у Николая.
Николай так и сгорел к опустил глаза, чтоб не смотреть на Рукодеева.
– Это Андрея Критского, - торопливо проговорил он, проглатывая слова, и умоляющим шепотом добавил: - Я, папенька, лучше ужо на сон грядущий его прочитаю.
– Вот молодежь-то какова, Косьма Васильич! К вечерне по-настоящему надо ему ехать, - ну, вот отец Григорий снисходит: управителев сын, то да сё... канон разрешает вместо вечерни. Я в приходе, можно сказать, лицо, а сынок и пользуется этим!.. Ну уж, сиди, сиди, нечего с тобой делать. Матрена! Скажи, что нельзя, мол, занят Николай Мартиныч.
Агей Данилыч хотел, по своему обыкновению, вставить язвительное слово, но вспомнил, в какой находится компании, и только крякнул. Косьма Васильич с усилием посмотрел на Николая, укоризненно покачал головою и пробормотал:
– Напрасно, напрасно, молодой человек!
Несвязная и бестолковая беседа кончилась только к вечеру. Затем Рукодеев так охмелел, что Николаю вместе с Агеем Данилычем пришлось на руках вынести его из комнаты и точно мертвое тело положить в тарантас. "Молодец" сидел теперь уже не на козлах, а на "господском месте"; внутренность тарантаса была набита сеном.
– Готов!
– сказал он, презрительно поворачивая хозяина на бок.
– Что, смирен былИ
– А что?
– Он у нас страшный азарной во хмелю. Иной раз и-и, дым коромыслом подымет! Особливо из-за баб.
"Молодец" уселся поплотнее, только что расправил вожжи, как вдруг Рукодеев очнулся.
– Исейка!
– заорал он диким голосом.
– Пошел!..
В Кужновку!.. К Малашке!.. Разделывай, стервецкий сын!..
На мгновение перед глазами Николая поднялась вся в сене, растрепанная, с исступленными глазами фигура с бобровым картузом на затылке, с галстуком, съехавшим набок, с косматою грудью, засквозившею через расстегнутую рубаху, и вдруг сразу загремели колеса, забренчала наборная сбруя, неистово залились бубенчики и что со силы закричал Исейка: "Эй, соколики, подхватывай!" - и не прошло десяти секунд, как Косьма Васильич Рукодеев умчался за красный двор по дороге в село Кужновку.