Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
Шрифт:
Иван Федотыч поднялся с кровати, отворил дверь на улицу, взглянул - от стены отделилось что-то похожее на человека. Несмотря на темноту, Иван Федотыч сразу узнал этого человека и спокойно спросил: "Что тебе, Емельян Петрович?" Тот сделал знак, как бы приглашая следовать за собой, и направился в поле. Иван Федотыч догнал его, пошел с ним нога в ногу. Гроза стихла, дождь едва накрапывал, из-за быстро бегущих туч там и сям виднелись звезды.
Вышли в поле. Иван Федотыч шагал широко, серьезно, заботливо, не обращая ни малейшего
– Что, друг, видно, правда сказано у Сираха: "От жены начало греха и тою умираем вси?" - насмешливо выговорил тот.
– Мой грех, Емельян Петрович, - ответил столяр.
– Чудак ты! Какой же грех, коли охотою за тебя шла, с тебя, старого, глаз не сводила, говорила тебе прелестные слова?.. Помнишь, на Троицын день вы в барский сад ходили, ты ей историю о Руслане-Людмиле рассказывал?
– Помню...
– прошептал Иван Федотыч.
– Помнишь, говорил ей о своей старости, и она засмеялась, подшутила над тобою: нарвала черемухи, кинула тебе в лицо?
Ивану Федотычу сделалось ужасно стыдно и грустно.
– Помню, друг, - сказал он, - ты мне этого не напоминай.
Тот отрывисто засмеялся.
– А говоришь - грех!
– сказал он и, помолчав, неожиданно добавил: Убить ее надо.
Долго шли молча. Ивана Федотыча все назойливее и назойливее дразнила мысль убить Татьяну; он стал дрожать с головы до ног, точно в лихорадочном ознобе.
– Возьми ножик и зарежь; у тебя есть ловкий для этого дела, каким ты сучья обрезаешь, - продолжал тот.
– У ней моя кровь, порченая, бесстыдная. Ей теперь удержу не будет... Она теперь отведала сладость распутства повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить... Эге! Ты это чего трясешься?
– Бога боюсь, - прошептал Иван Федотыч и, подняв глаза, явственно увидал "Емельяна", - будто скосоротился, прищурился "Емельян", засмеялся мелким, язвительным смешком и сказал:
– Ну, ладно, будь по-твоему. Как веруешь: бог всемогущ?
– Да.
– И всеведущ?
– И всеведущ.
– И без его воли ни один волосок не спадет с человека?
– Ни один не спадет.
– Ну, значит, по его воле ты и Татьяну зарежешь.
Иван Федотыч страшно рассердился, замахнулся на
"Емельяна", закричал:
– Ты вот что... вот что... Не смей у меня кощунствовать!
– Нет, это ты кощунствуешь, - ответил тот, - вот ты был бы умен, послушался меня, убил бы Татьяну... Что же это, по-твоему? Только и всего, что бог захотел, и ты убил.
Него ж бояться-то, дурашка? Вот ты был бы хозяин, а я работник. И ты сказал мне: поди и исполни это дело; и я пошел и исполнил, как ты сказал, - и стал бы бояться тебя за то, что исполнил по сказанному... Глупо, Иван Федотов!
– От дьявола, а не от бога - зарезать человека, - сказал Иван Федотыч.
–
Да и кощунствуешь: иже везде сый господь! Где же ты дьяволу-то нашел место? В боге, что ли?
Иван Федотыч смешался и, не зная, что возразить, сказал:
– Держава сдвинется...
– Так, так. Ты вот Николая-то вразумлял, а он взял да надругался над тобой, пуще чем ножом тебя зарезал, - и с какой-то злобною радостью "Емельян" стал глумиться над Иваном Федотычем, поносить его непристойными словами, давать ему насмешливые прозвища.
– Друг! Ведь держава Ъдак-то сдвинется, - тоскливо прошептал Иван Федотыч.
– А ты почем знаешь, может, ей и надо сдвинуться?
Кто ты такой, чтоб уследить господа? Вон в Луку тине дьякон родных детей зарезал, так и перехватил горлушки, - кто ему повелел? Я тогда барину наябедничал, высекли тебя... кто тому первая причина? Нет, Иван, первой причины аще не от господа бога! . Значит, держава сдвинется- опять-таки от бога, - и, помолчав, выговорил: - - А я тебе вот что скажу: и бога-то нет.
– Ну, ну...
– Право слово, нет. Рассуди, кто его видел? Сам апостол говорит: "Бога никто же видел, нигде же". Ему ли не знать? Ты говоришь - любовь... Где она? Сам ты рассказывал о Фаустине, как он понимал жизнь... И это истина.
И премудрый Соломон так понимал, и мы с тобой понимаем, ежели не заслонять глаза. Нет, друг, бога нет.
– Кем же вся быша, коли не богом?
– Спроси!
– нахально отрезал "Емельян".
– Видел, в балаганах куклы пляшут? Ну вот, скучно стало неизвестно кому, он и наделал кукол. Сидит там себе, дергает пружины, а куклы прыгают... То-то, чай, покатывается со смеху!
– А все-таки я не согласен Татьяну убивать, - с неожиданным упрямством заявил Иван Федотыч и прибавил шагу, стараясь попадать нога в ногу с быстро идущим "Емельяном". Опять долго не прерывали молчания.
– А не согласен, еще того проще, - заговорил "Емельян" искренним, растроганным голосом.
– Чего тебе зря мучиться? Знаешь Черничкин омут? Пойдем туда... Кинешься с обрыва, как ключ ко дну, смерть легкая, покойная...
Друг, друг! Ничего нет приятнее смерти.. Ну, какая теперь твоя жизнь? То ли ты супруг, то ли ты злодей,Татьянин...
Что ей остается? Ей остается одно: либо обманывать тебя на каждом шагу, либо мышьяку подсыпать... "Над дщерию бесстыдною утверди стражу", сказано. И еще: "Не даждь воде прохода, ни жене лукаве дерзновения". Ах, сколь это горько, искренний мой, сколь постыло!.. Ведь ей жить хочется, ведь в голове-то у ней молодой хмель играет... А ты что?
– Ты не человек, ты бельмо на Татьянином глазу.
Не будь тебя, глядишь, честно выйдет замуж, обретет счастье. Обманывать никого тогда не придется, кровь моя дурная уляжется, бабьи увертки на ум не взбредут...