Гарман и Ворше
Шрифт:
Когда Рикард, подавленный и впавший в отчаяние, последний раз писал домой, чтобы попросить брата позаботиться о маленькой Мадлен, он думал лишь о том, чтобы, как только дочь будет пристроена, поскорее покончить с бесполезной жизнью. Но неожиданно он получил удивительное письмо с вложенным в него векселем. В письме было много трудных коммерческих выражений. Там говорилось о «ликвидации», о «неоформленных счетах», которые «настоятельно требовали его присутствия», и среди этого множества трудных слов попадались совершенно другие фразы, которые, казалось, заблудились в этом коммерческом языке. Так, например, там стояло «мой старый
Когда он увидел брата, поднимавшегося на палубу парохода, на глазах у него выступили слезы. Он хотел было обнять брата, но консул только протянул руку и сказал спокойно: «Добро пожаловать, Рикард. Вещи у тебя с собой?»
С того времени они больше не разговаривали о том, что произошло. Единственный раз Рикард рискнул намекнуть на последнее письмо. Но консул, видимо, подумал, что брат хочет уладить денежные расчеты, о которых в письме шла речь. Рикард почувствовал себя почти оскорбленным, так как у него и в мыслях не было ничего подобного. «Удивительный человек этот Кристиан Фредрик! — подумал Рикард. — Но все-таки он прежде всего коммерсант!»
Однажды консул Гарман сказал брату:
— Послушай, Рикард, не хочешь ли проехаться в коляске в Братволл посмотреть на новый маяк?
Рикард охотно согласился. С юных лет любил он это своеобразное морское побережье, с темными полосами вереска, песками и большим открытым морем. Маяк ему понравился, и когда братья сели в коляску, чтобы ехать обратно в город, он сказал:
— Знаешь что, Кристиан Фредрик, нельзя выбрать более подходящего места для такого обломка крушения, как я! Вот бы мне быть смотрителем на этом маяке!
— Ничто не мешает тебе стать им, — ответил брат.
— В самом деле? Но как же это устроить? — спросил Рикард, стряхивая пепел с папиросы.
— Послушай, Рикард! — вспыхнул консул. — Единственное, в чем я тебя упрекаю, это в недостатке самоуверенности! Неужели ты не думаешь, что с твоими способностями и знаниями ты мог бы получить гораздо более значительный пост, если бы только захотел попробовать!
— Нет, но, Кристиан Фредрик… — воскликнул пораженный советник и пристально поглядел на брата.
— Как я сказал, — уверенным тоном повторил консул. — Раз ты хочешь получить это место, оно, естественно, будет предоставлено тебе, а если бы возникли какие-либо трудности, то, я полагаю, достаточно будет одного словечка амтману, и все уладится.
Так это дело и устроилось. Рикард Гарман был назначен смотрителем маяка в Братволле, то ли на основании своих знаний и способностей, то ли на основании «словечка амтману».
Монотонность и размеренность нового существования благотворно действовала на старого щеголя. Нетрудные обязанности, которые он должен был выполнять, придавали ему вес и значительность в собственных глазах. Свободные часы он проводил по большей части куря папиросы и глядя на море в большую подзорную трубу, полученную в подарок от Кристиана Фредрика. Он вернулся на родину действительно утомленным и теперь удивлялся, как мог он прежде находить удовольствие в безалаберной жизни за границей.
Но одно обстоятельство удивляло советника еще больше: ему удавалось жить на свой заработок! Существование на две тысячи крон в год казалось ему прежде невероятным, и все же он теперь неплохо жил на эти деньги! Само собою разумеется, он имел еще небольшие дополнительные доходы, но Кристиан Фредрик всегда повторял, что доходы эти «все равно что ничего». Сколько их было и из чего они состояли, эти маленькие дополнительные доходы, Рикарду никогда не разъясняли. Каждый год аккуратно присылали ему текущие счета от Гармана и Ворше, составленные самим консулом. Часто получал он какие-то коммерческие письма от брата. Но ни то, ни другое не разъясняло управляющему маяком сущности этих операций. Он подписывал свое имя на всех бумагах, где, как ему казалось, было специально оставлено свободное место. Порою он получал векселя «для заполнения» и делал это с большой старательностью, но все это оставалось для него туманным и неясным.
Одно было бесспорно: он постепенно выпутывался из своего тяжелого материального положения, и выпутывался наилучшим образом: он держал уже двух помощников на маяке, у него была верховая лошадь, именуемая Дон-Жуан, и рабочая лошадь, а в доме водилось вино, и всегда было немного свободных денег, которым в данный момент он не мог найти применения.
Поэтому он советовал всем, кто жаловался на трудные времена, переехать за город, к морю. Просто невозможно поверить, насколько там дешева жизнь!
За десять лет, которые он прожил на маяке, Мадлен из восьмилетней девочки превратилась в восемнадцатилетнюю девушку. И на нее новый образ жизни подействовал гораздо лучше, чем можно было ожидать; когда она вполне освоилась с языком, — ведь ее мать была француженкой, — она стала проводить большую часть времени вне дома — на окрестных хуторах, а охотнее всего у моря, в небольшой бухте, где рыбаки держали свои лодки. Ее знали и любили все в округе.
Множество гувернанток в свое время занимались ее воспитанием, но воспитанию она поддавалась с трудом. Кроме того, отец не выносил некрасивых гувернанток, а когда им как-то раз попалась красивая, оказалось, что это еще хуже — правда, несколько в ином смысле.
Управляющий маяком часто посещал Сансгор — либо на своем Дон-Жуане, либо в охотничьей коляске Гарманов и Ворше. У Мадлен после этих посещений надолго оставалось неприятное впечатление от холодного старого дома и его благовоспитанных, надменных обитателей. Даже кузина Ракел, которая была лишь несколькими годами ее старше, ей не нравилась. Поэтому Мадлен большею частью оставалась дома, а отец отлучался не более как на один-два дня.
Зато всей душой она была привязана к рыбакам и лоцманам на берегу и в хуторах. Ее, веселую и бесстрашную, охотно брали с собою в море в хорошую погоду. Она рано научилась рыбачить, ставить паруса и различать контуры судов на горизонте.
У Мадлен был закадычный друг по имени Пер. Он был тремя-четырьмя годами старше ее и жил на хуторе у самого маяка.
Пер был высокий и сильный, с жесткими золотисто-белыми волосами и с большими руками, — его ладони стали от гребли твердыми, как рог. Глаза у него были маленькие и взгляд острый, как обычно бывает у людей, привыкших с детства плавать по морю в дождливую и туманную погоду.
Отец Пера был вдовец. Первая жена оставила ему лишь одного ребенка. Но когда он женился во второй раз, дети пошли один за другим. Перу советовали требовать раздела хутора, но он заявлял, что «подождет и поглядит».