Гарнитур из электрических стульев
Шрифт:
Даша подождала еще немного и, зябко поеживаясь, вылезла из кустов. Она снова обошла поляну и выбралась к пруду окольным путем. После захода солнца комары совершенно озверели. Больных на аллеях она не встретила; очевидно, их загнали в палаты. Хлопая себя по голым рукам, Даша, не обращая ни на кого внимания, устремилась к выходу из парка. В босоножках хлюпала грязь, брюки были вымазаны чем-то буро-зеленым. Даша устала, продрогла, хотела есть и жутко злилась на весь мир. Никакого определенного ответа на свои вопросы она пока не получила, но решила подумать об этом дома, после того как примет ванну и поест.
Она не знала, что Лиза Бачанова, проводив своего пожилого спутника до дверей больничного корпуса, не поленилась вернуться на ту же полянку. Она внимательно обшарила кусты шиповника и нашла там валявшийся на траве забытый Дашей журнал «Караван». Лиза подняла его. Журнал был свежий. Она побрела обратно по аллее, мучительно припоминая, где буквально сегодня она могла видеть этот журнал со смазливой физиономией героини телесериалов на обложке. Девочки из агентства рассказали Лизе, что новая телезвезда, оказывается, жена владельца канала и теперь он пихает ее во все сериалы... Хорошо баба устроилась!
Лиза Бачанова с детства не выносила сочувствия.
Она прочитала в одной книжке, что жалость унижает, и безоговорочно в это поверила. А ей, как назло, досталась большая порция чужой жалости.
Когда Лизе было двенадцать лет, ее мама погибла на работе.
Она трудилась в химической лаборатории на крупном комбинате и, как потом сказали Лизе, нарушила правила техники безопасности при работе с ядовитыми веществами.
В общем, сама виновата.
А отец давно уже жил в другой семье, и до Лизы ему не было дела.
Все мамины сослуживицы очень жалели бедную девочку, гладили по голове, угощали конфетами и дарили ей поношенную одежду своих детей.
Лиза хотела убить этих жалостливых теток. Дареную одежду она выбрасывала в мусоропровод.
На какое-то время ее взяла к себе подруга покойной мамы Алевтина Антоновна, некрасивая одинокая женщина с бесцветным лицом и серыми, коротко стриженными волосами, но через месяц приехала мамина сестра Вика из Воронежа, устроила Алевтине Антоновне грандиозный скандал и поселилась вместе с Лизой в двухкомнатной квартире Бачановых.
Эта-то квартира и была главным предметом скандала: Вика обвиняла Алевтину Антоновну в том, что та мечтает наложить лапу на квартиру, оформив опекунство над сиротой.
Алевтина, вся красная от обиды за несправедливое обвинение, горячо оправдывалась... Вика ушла с победным блеском глаз и тут же сделала в точности то, о чем говорила: оформила опекунство над сиротой и прописалась в ее квартиру. Конечно, за взятку, но об этом Лиза узнала гораздо позже. Также гораздо позже она сделала наблюдение, что люди склонны обвинять окружающих в своих собственных грехах и приписывать им свои собственные недостатки.
А тогда она просто предпочла тетю Вику бесцветной жалостливой Алевтине: Вика не унижала племянницу жалостью. Решив с Лизиной помощью квартирный вопрос, она с неукротимой провинциальной энергией взялась за решение следующего по важности вопроса.
Как она часто повторяла по вечерам Лизе, ей нужно было устроить свою судьбу. То есть выйти замуж.
Почему она не сделала этого до тридцати двух лет, до переезда в Ленинград, осталось для Лизы тайной, но она смутно догадывалась, что во всем Воронеже не нашлось достойной кандидатуры.
Теперь этих кандидатур появилось на удивление много, чуть не каждый вечер приходил новый мужчина, и Лиза должна была тихо сидеть у себя в комнате, делать уроки и не мешать тете Вике устраивать свою судьбу.
Потом выяснялось, что очередной претендент тоже не оправдал возлагавшихся на него надежд, Вика, всхлипывая, жаловалась племяннице, как трудно женщине в наше суровое время найти порядочного свободного человека, чтобы устроить свою судьбу, и подливала себе в стакан красное вино из бутылки.
— Все порядочные женаты, — говорила она, прихлебывая из стакана, — а все свободные — сволочи. Сволочи или козлы.
Со временем претенденты на Викины руку и сердце появлялись все реже, а менялись все чаще, да и были они все более потертыми и неказистыми. Бутылка с красным вином пустела все быстрее и быстрее, Викины жалобы становились все более злыми, и она со все большей неприязнью поглядывала на племянницу, постепенно проникаясь убеждением, что именно Лиза виновата в том, что ей, Вике, не удается устроить свою судьбу. Она начала поколачивать племянницу — тихо, без свидетелей, один на один, не слишком больно — только для того, чтобы выместить на ней свою обиду за несложившуюся, неудавшуюся жизнь. Лиза ни разу не заплакала — она смотрела на тетку исподлобья злым памятливым взглядом и думала, что не спустит ей своих обид.
Протрезвев, Вика плакала, обнимала племянницу и просила у нее прощения, но для Лизы эти слезы и объятия были еще хуже побоев, гораздо хуже.
Училась Лиза хорошо, особенно увлекалась химией, даже оставалась после уроков на занятия химического кружка. Толстая невысокая химичка с жалостью смотрела на симпатичную способную девочку, лишенную родительской любви и заботы, приносила ей домашнее печенье, пирожки, но Лиза сдержанно благодарила ее и отказывалась, с увлечением погружаясь в очередной химический опыт.
Тетя Вика на глазах старела и дурнела. Она пила все больше и постепенно с красного вина перешла на дешевую водку, которую приносили ее одноразовые приятели. Теперешних приятелей трудно было даже представить себе в роли потенциальных спутников жизни. Немолодые, небритые угрюмые мужики появлялись вечером и исчезали под утро, похожие друг на друга. Иногда им не хватало принесенной с собой водки, и тогда тетка стучала в Лизину комнату — красная, опухшая, всклокоченная, в полурасстегнутом халате, — протягивала племяннице скомканные бумажки и посылала ее за водкой.