Гарон
Шрифт:
— Но, точно ничего б не потеряли.
— О, нет — себя б мы не узнали.
— А что, других-то способов на свете нет?
— Есть два пути: короткий и жестокий, и длинный — медленный в пучине мыслей и тоски, и в долгом лицезрении, раздумьях не факт, что верных. Первый — боль, тревоги и волненья и осознание себя без толики хотенья, не по желанью собственному…
— А по веленью свыше. Носом об асфальт.
— Но действенно.
— Я б не огорчилась, если б обошлась без лишних знаний о себе. Поверь, хорошего в том мало. Не очень-то приятно знать, что ты как червь — бессилен и ничтожен. Что жил, что не жил — одинаково.
— Ничто не может кануть в пустоту и быть никчемным. В любой букашке смысл, и в листике, и сожаление живет лишь в том, кто место в мире не нашел. Свое. Он мечется и мучит остальных, и сам измучен метаньями без толку, в темноте. А цель, вопрос-ответ — в себе. Все в нас заложено с рожденья, но горек труд в себе ответы отыскать и тем себя познать, таким как есть принять, порой не очень умным и не смелым, и сумрачным по мыслям и делам. Но, даже тень нужна и зло стремится к нам не от желанья укусить, а больше подогнать, напомнить — можешь ты бороться и делать больше, чем привык. Сама подумай: сколько славных дел творится черными руками? Мы с места бы не сдвинулись, не будь они настолько же сильны, как и черны. Нас движет возмущенье: неужто мы слабей? Неужто мы грязней, черней? Они темны, а мы светлы, они глупы, а мы умны, и, значит, действовать должны, восстановить баланс добра и зла, и тем почувствовать живым себя, и целостным. Героев тьма рождает так немало, и тем она плоха? Но, что мы без нее? И кто без света? Познали бы мы суть и благости его, не наступай нам тьма на горло? Антагонисты свет и тень? О, нет, друзья они, и каждый занят лишь своим, исконно данным им со знаньем дела, нас подгонять, как старых кляч изъезженных вконец.
— Авилорн — мудрец, — смущенно усмехнулась Яна.
— Скорей — слепец.
— Мне жалко, что тебя я понимаю. А так хотелось бы не знать, того, что начинаю понимать. Страшно мне от осознанья, что ад не страшен мне, ведь в нем жила я и живу, и ничего здесь нового я не найду. Горько от перемен внутри себя…Я всем случившимся буквально сражена.
— Закономерно. Правильно. И пусто огорченье — ведь, все плохое отойдет, хорошее же оживет и пустит корни, измененья коснутся каждой клеточки души… Мы вместе будем.
— Не смеши. Скажу я честно — я б с тобой осталась, но вот беда, любви во мне и грамма не осталось. Увы, мертва я что снаружи, что внутри. И выжжены предательством все клеточки души. Истоптана она и вряд ли возродится.
— Ей нужно время, чтоб восстановиться. Измена, что заноза — дай ей срок, она уйдет, и даст росток иное проявленье. А меланхолия, депрессия — пустяк, то не твое, то ад пустил в нас мрак, чтоб свет мы поняли.
— Выходит, он добряк? А, может, памятник ему за то поставить и на века его прославить?
— Ад не тщеславен, он — умен. Мы в мудрости его, себя найдем.
— В раю бы лучше поискали.
— Уже, и вспомни, разве же нашла?
— Оставь. Мне нужно было думать о сестре.
— Навязана она тебе.
— Пускай. Она родная и совсем дитя.
— Вот не сказал бы…если взять тебя. С такой наставницей уж, вряд ли порезвишься.
— Смеешься? Эльф! Что взять с тебя?
— О-о, — повернулся к ней. — Многое, не нужно и трудиться. Обсудим?
— Нет. Пора остановиться. И спать.
— Я предлагал.
— Несносен, — рассмеялась Яна. Вся меланхолия ее пропала. И как ей быть, если рядом тот, кто симпатичен, но вот беда — уже не безразличен. И пусть влечение свое любовью Яна не спешит назвать, и, вроде, бегает от глаз его и губ, но все не может убежать.
Эльф нежно прикоснулся, обнял, как и укрыл, и тем все колебанья победил. И поцелуй его был невесом. И с губ ее сорвалось тихое:
— Мой милый, Авилорн…
Круг седьмой
— Сколько мы уже идем? — спросила Яна. Лес казался бесконечным, и ей чудилось — они заблудились: запинались об одни и те же коряги, тревожили один и тот же клубок змей, отдыхали, присаживаясь на один и тот же пень, на одну и ту же полусгнившую, опавшую, может, год, а, может, тысячелетие назад, листву. Здесь было светло, но не было солнца, было темно, но не было Луны, и дня не было, и ночи, и, казалось, ничего, никого нет — ни времени, ни того, что они видят, ни их самих.
— Мы бродим по кругу.
— Здесь только так, а не иначе.
— Почему?
Авилорн прорубил очередной проход меж сплетенными сучьями корявых деревьев, и повернулся к девушке:
— Я думал ты уж поняла, что мы круги тем самым превращаем в спираль и переходим на уровень другой, а не плутаем по одному до бесконечности.
— Как раз это я и подумала.
С ветки свесилась змея и, покачиваясь в воздухе, уставилась на девушку, мешая лицезреть Авилорна.
— Отстань, — отмахнулась Яна, откидывая невольно прочь гадюку. Та зашипела рассерженно, но не напала, а уползла в кусты. — Достали уже! Куда ни посмотри — змеи, насекомые. Здесь инкубатор для пресмыкающихся? Столько развелось, что шагу не ступишь, не потревожив целый выводок то ужей, то тараканов. Мерзость! — передернула плечами. — Куда дальше?
— Как всегда, прямо.
— Но ты ж сказал — по кругу.
— Круг сам движется, помогая нам выйти. Если идешь прямо, идешь по спирали, а нет — заблудишься и пропадешь. Хочешь остаться здесь?
— Не-ет! — Яна смело шагнула в проем. И спросила, продираясь сквозь заросли. — Одно не пойму — здесь время есть?
— Нет, ад вечен и бесконечен.
— Оптимистическая теория. Нет, кому скажи — я гуляю по аду! А где ж черти?! — фыркнула, разглядывая широкие листья неизвестного ей растения. Раздвинула их и застыла — в зарослях стоял пузатый, лохматый человечек с тоненькими ручками и ножками и маленькими рожками.
— Привет! — пискнул он, раздвинув толстые губы в улыбке до самых рожек. В серых огромных глазах без зрачков, сквозило любопытство, отображая Янино, как в зеркале.
— Привет. Ты кто? — отчего-то шепотом спросила она.
— А ты? — смущенно и, одновременно заигрывающее, посмотрело на нее существо. Сунуло в рот пальчик длинной с локоть девушки и начало раскачиваться, загребая плоской, широкой ступней листву.
— Э-э-э…
— Э! — хихикнуло существо.
— Чего дразнишься? — нахмурилась девушка.
— А ты? — в ответ нахмурилось оно. Мордочка при этом стала злобной, озабоченно-обиженной. Яна вопросительно покосилась на Авилорна: что за чудо-юдо? Тот пожал плечами, внимательно разглядывая существо.
— Ясно! Опять самой выяснять! Чтоб ты без меня делал? — прошипела и, уперев руки в бока, наклонилась к существу. — Ты он или она?!
Оно хлопнуло пушистыми ресницами, подумало и…вытянуло вверх ноги, словно резину, скопировало позу Яны, приставив к ее носу свой острый носик:
— А ты, она или оно?