Гарон
Шрифт:
— Я хочу, что б Авилорн был жив.
Геустис прошелся, в раздумьях глядя на золото и сундуки:
— А если соглашусь?
— Тогда и я подумаю.
— Что же, решено.
Кто сказал, что это ад?
А впрочем — он, но как изыскан?
Милейшие слуги, красивые лица, влюбленные взгляды, идеальные тела. Парча и бархат, жемчуг, золото, и обстановка, падишаху в пору. Дворец извит и бесконечен, прекрасен как внутри, так и снаружи, весь из золота и до верху набит произведеньями искусства. А в парке бродят диковинные животные и ластятся, у ног девушки ложатся от тигров, до пантер. Растут цветы, деревья плодоносят. И чистота, и тишина, приятный глазу интерьер. Все мирно, сладко. Любые исполняются мечты. А Геустис забавен и, казалось, правда, он влюблен. Недавно Яна дождик захотела и получила в тот же миг. Грозу? Она разверзла небо. Море? Пожалуйста. Луну?…
Но не верит Яна в благополучие и мыслей чистоту, и совершенно ровно ей влюблен ли Геустис или хитрит. В прогулке по полям и паркам она выглядывала выход, искала что-то не подвластное уму. Улыбаясь слугам, мальчикам, что как конфетки — один другого лучше и смотрят в рот ей, и наперебой стремятся угодить, она, всего лишь, изучала их слабость, брешь искала, выход, испытывала и лукавила, понять пытаясь цель их игр. Гароны, на колено перед ней вставая, не вызывали ничего: ни гордости, ни повышенного самомненья, и власть ей не нужна была, и драгоценности не радовали душу, и все равно — на речи льстивые, заманчивые предложенья, и обожанье, и презенты.
Она не умерла, но словно бы застыла в ожидании, а вот чего — сама не знала. Что-то не давалось ей, зудело в сфере интуитивного. Авилорн? Она глазами собственными видела, как он упал, и по всем определеньям быть должен мертв — меч прошил его насквозь, через лопатку в сердце. Но на душе нет ни печали, в памяти забвенья, и такое чувство, что он не умер, а исчез. И жив, и где-то рядом.
Геустис кружил по зале, искоса поглядывая на Яну, и будто ждал чего.
`Странно. Я жду и он. Чего? Нет, не того, чего просит, другое здесь'.
— Смотрю, ты ничему не рада, — гарон перестал мерить шагами залу и встал напротив девушки.
— Винограду.
— А, что еще желаешь?
— Давайте поговорим на чистоту, — и отодвинула двухъярусную вазу.
— Угу, — он сел и завладел ее рукой. Девушка поморщилась, но промолчала: к чему противиться, не убыло же оттого, что прикоснулся он. К тому же рыкни — может и взорваться, и перестанет милого и мягкого изображать. Вот тоже, не надоело бедному столь несуразную и не подходящую ему роль играть? Видно, что с трудом уже натягивает улыбку и взгляд все строже и пытливей, маска на лице хоть и мила еще, но тяжела и стынет. Не терпится ему решить, а Яна не спешит, специально тянет и ждет когда сорвется он, лицо свое родное обнажит и скажет правду — то, что ему надо. Она? Бред. Нужна не больше, чем он ей.
И Яна поняла, что ей не нравилось потому, что не имело объяснений: не в плену она, а словно бы в гостях, и не у влюбленного Дон Жуана, а у отца или брата, родственника.
— Я жду.
— Ты тоже? — пытливо посмотрела на Геустиса.
— Ты играешь.
— С огнем?
— Со мной.
— А это хуже?
— Я терпелив, но не безгранично.
— Намек? Торопишь или торопишься? Ты многое не сделал.
— Что, например? Готова выдвинуть условия?
— Да.
— Излагай.
— Хочу встретиться с сестрой.
— Исключено. Я говорил.
— С вашим императором.
— Ответ все тот же.
— Прекрасно, тогда и мой вам, отгадать несложно.
Геустис рассмеялся:
— Меня решила обмануть?
— Сложно это сделать.
— Но ты пытаешься, и пока удается.
— Послушай Великий маг, тебе не надоело? Мне лично — да.
— Ты все еще в печали. Давай-ка развлеку, — и встал. Обнял, нежно так, что Яна удивилась и замерла — не доводилось ей встречаться с нежностью такой.
— А как же Авилорн? — на Геустиса покосилась.
— Эльф и сестра. Мы с ними постоянно. Как будто вчетвером, а не вдвоем.
— Ты обещал.
— А ты не обещала.
— Понятно, ждешь, когда я `да' скажу. Тогда и эльфа оживишь?
— Естественно, — покоев вдруг не стало. Они стояли на траве, невдалеке от водопада, у зарослей цветов, а рядом паслись косули, порхали бабочки. — Красиво?
— Да, — но слишком равнодушно прозвучало, чтоб гарон поверил.
— А хочешь, полетаем? Я покажу тебе тех…
— …дурачков, которые стремятся в ад за славой героев.
— Ты знаешь?
— Предполагаю.
— Разве не интересно, разве ты не хочешь себя потешить, посмотреть на них?
— Издеваясь над ними?
— Не нравится мне твой настрой, — гарон нахмурился и отошел. — А что ты хочешь?
— Авилорн.
— Опять? Ты думаешь, он будет благодарен?
— За что?
— За то, что стал живым. Тебе.
— Не в этом дело, а в справедливости.
— Нет, милая моя, ты думаешь, он что-нибудь придумает и, конечно же, любя, тебя избавит от меня.
— С тобой не буду, все равно. Не с ним, и ни с тобой я не останусь.
— А почему?
— Я Авилорну не нужна, Эстарну он любил…
— Пыльца.
— И что с того? Какая ерунда…
— Не нужен, но грустишь?
— Мы сблизились в дороге, я к нему привыкла. Возможно, это, а еще и то, что я хочу, чтоб он домой живым вернулся. Так будет правильно.
— Опасно. Зачем мне эльфа к жизни возвращать?
— Он аду не угроза. Он не способен, как Аморисорн делать одно, думать другое, говорить третье. Почему тот, кто порядочен и благороден так рано умирает?
— Тот, кто невинен, ничего не должен. Легко пришли, легко ушли, они, как гости в жизни, знают меру, и не задерживаются долго из вежливости.
— Как грубо и цинично. Где же справедливость?
— Справедливость?… — он удивился. — Я покажу тебе ее.
Обнял и рукой взмахнул. Они оказались на краю поляны, в кустах. И можно было видеть как Авилорн, живой, здоровый и довольный лежит на ковре и обнимает сразу двух симпатичных девушек. Они смеются и что-то шепчут ему. Он одну целует, ласкает.