Гарпия. Одержимая местью
Шрифт:
Ne fais pas `a autrui ce que tu ne voudrais pas qu'on te fasse.
Не делай другим того, чего бы ты себе не пожелал.
Семён ко мне больше не приставал, и впредь я не опасалась его любвеобильности. Мы часто пересекались с ним и за пределами поместья Намистиных — он занимался пасекой с краю у леса, где акаций было больше, чем дубов; ходил на охоту с ружьём, носил домой зайцев, фазанов и уток; рыбачил на собственной кладке; я всё удивлялась, как он успевает вести столь активный образ жизни, еще и шары по вечерам катал в боулинг-клубе.
Я доверяла Хосе Игнасио как себе, также Лилии и Джеймсу — остальные из окружения Намистиных по-прежнему вызывали у меня ряд подозрений. Я сильно не заморачивалась по этому поводу из-за своего романтического настроя, но в уме поставила галочки напротив этих личностей. Кто эти остальные? Ну, например, Дифирамбов Элфи Евгеньевич — «мэр», как его называют в народе. Он для меня оставался темной лошадкой — я видела его лишь однажды, и то издали, не разговаривала и поэтому собственное мнение о нём сложила не сразу. Знала немногое из поверхностных разговоров: старше меня на четыре года; внешними данными особо не отличался; жена бросила и с детьми уехала в город к родителям; официально разведён; более трех месяцев встречается с Вероникой Намистиной и, судя по сплетням, настолько горит желанием жениться на ней, что подумывал или и дальше подумывает избавиться от Семёна Намистина. Что тут скажешь? Мужчина, мог и задушить, и кирпичом голову пробить, и отравленный презент принести, но лишь в одном случае, если Вероника знала о его планах и сама бы не стала пить из той бутылки. Меня смущало, что в день отравления у Намистиных были гости, но если хорошо подумать, то в весёлой хмельной компании легче всего было бы налить Семёну отравленного коньяка и дать закусить отравленной конфеткой. Но Вероника уверяла, что не хочет ничего менять, и даже просила меня рассказать Каллисте Зиновьевне о том, что Элфи якобы хочет убить Семёна. Неужели она передумала и стала соучастницей неудавшегося преступления? Мог ли Ян Вислюков называть гарпиями Веронику и Элфи? Элфи белая, а Вероника черная гарпия? Как понимаете, я и Веронику со счетов не сбрасывала — странная она была женщина, надменная, самовлюбленная, эгоистичная и к тому же собственница.
Семён Намистин вызывал у меня меньше подозрений, чем Элфи и, раз уж на то пошло, Вероника, и его занятой образ жизни внушал мне доверие. Не обезумел же он, стреляя зайцев? Но шахматная фигурка белого коня всякий раз всплывала перед глазами, когда я видела Семёна. Интуитивно я испытывала неприязнь к Семёну. Слюнявый рот, козлиная бородка, худой и высокий — может, дело было лишь во внешности, но я окончательно не могла вычеркнуть его из своего надуманного списка подозреваемых. Слова Яна Вислюкова часто слышались мне, когда я задумывалась о тех убийствах, которые уже произошли. Он говорил, что Семён и гарпии могли спеться. Стоит ли верить заядлому алкоголику? Как ни пыталась разгадать послание «Дочь пророка и Зелье», ничего кроме намека на Эмму я не видела: блондинка с ангельской внешностью и с фамилией Зельева.
Эмма! Я редко ошибалась в людях. Обычно мне хватало одного взгляда, одного незначительного разговора, чтобы понять, что представляет собой тот или иной человек. Жизнерадостная и услужливая Эмма играла с овчаркой Намистиных, когда я впервые увидела её, ошибочно приняв за Веронику. Её глаза излучали позитив и доброжелательность, она открыто улыбалась — я симпатизировала ей. Не очернил ли Ян Вислюков это милое создание? Не поплатился ли он жизнью за надпись воском на подносе? Могла ли Эмма быть убийцей Каллисты Зиновьевны? Могла
О своих подозрениях я активно не распространялась, но обходить тему загадочных убийств во время дружеских бесед не стремилась. Лилия, Джеймс и Хосе Игнасио тоже считали, что «зелье» указывает на Эмму, но подозревали и ряд других «гарпий». Впрочем, мы называли одни и те же имена: Семён и Вероника Намистины, Элфи Дифирамбов, Эмма Зельева, Яблочная Фаина, Булавкина София, Журиева Миа. Как нам казалось, каждый из них имел мотивы отравить кого-то из Намистиных, но Семёна и Эмму постоянно кто-то защищал.
— Воспринимать всерьёз надписи пьяницы нельзя, — неоднократно повторял Джеймс, — Эмма не сумасшедшая, чтобы убивать.
Если бы вы знали, как мне стыдно, что я её подозревала.
Три недели посёлок пребывал в легком возбуждении. Сплетницы-старушки перемывали всем кости, спорили, гадали, кто же убийца, а гарпия тем временем парила высоко в небе, ничем не выдавая себя. Убийца вынашивал новый план расправы над неугодными, и в четыре часа утра совершил очередное хитро спланированное убийство.
Я проснулась от лая Дружка. Он неугомонно скулил, выл как волк на луну. Уже светало, но на улице всё еще горели фонари, и люди должны бы были еще спать, но не спали. В окно я увидела, как из поместья Намистиных на носилках выносят накрытое пледом тело. Оно было накрыто с головой, и, судя по росту, это была женщина. У ворот стояла машина скорой помощи и полицейский УАЗ. Я, не раздумывая, выбежала во двор, схватив на ходу халат и на быструю руку надела его шиворот-навыворот.
Хосе Игнасио стоял рядом с машинами, понурив голову. Он был в том же полосатом халате, что и в вечер отравления Лилии; и в резиновых шлепках на босую ногу. Страшно было подумать, что Вероника мертва. Вокруг столпились еще человек десять — усохшие и сплющенные старушки в длинных блеклых ночнушках. Лилия, как и я, тоже выскочила из дому, растрепанная, взволнованная, в майке и коротких шортах. Семёна не было видно.
Я, запыхавшись, подбежала к Хосе Игнасио. Одного взгляда в его опечаленные потускневшие глаза было достаточно, чтобы понять, как он потрясён.
— Её сожгли, — сказал он с жалостью в голосе и в каждой клеточке озадаченного лица. — Веронику убили.
— Как? — допытывала я. — Что произошло?
— В поместье проникли воры, — ответила одна из старух, блея как голодная коза. — Они вскрыли сейф, а Веронику оглушили и подожгли. Она вся черная, обугленная…
— И собак отравили, — сказала другая, — вон они лежат: одна прямо на аллее, а вторая возле крыльца.
— Бедный Семён… Какое горе… Бедная Вероника… — слышалось отовсюду.
Зашумел двигатель машины скорой помощи, и она отъехала от ворот Намистиных. Соседи не расходились — всем было любопытно, что скажет Семён и полицейские. Из поместья никто не выходил. В окнах первого этажа горел свет — никакого пожара, ни дыма, ни языков пламени.
— Как же это могло произойти? — задавалась я вопросом.
Лилия слышала слова Хосе Игнасио и старух. Она была поражена не меньше меня, не меньше всех собравшихся.
— Отравили собак, — повторила она протяжно, — их отравили.
— А Веронику как будто бензином облили, — раздался всё тот же блеющий голос старухи.
— Или медицинским спиртом, — сказал Хосе Игнасио.
— А кто у нас тут медик? — зашипела одна из старух. — Признавайся, это ты всё устроил, — и кинулась на него с кулаками.
Хосе Игнасио схватил её за руки и оттолкнул от себя:
— Ничего я не устраивал! — закричал он. — Не выдумывайте!
Старуха взбунтовалась и не стеснялась в обвинениях: