Гарпия. Одержимая местью
Шрифт:
— Как ты приехал, так жизни в нашем посёлке не стало! Сплошная череда нераскрытых убийств! Убирался бы ты восвояси — без тебя спокойнее было!
Мы с Лилией еле утихомирили её.
— Собак отравить можно даже таблетками от туберкулеза, — сказала я решительно громко, чтобы все замолчали, — и спирт купить в аптеке не проблема. Это мог сделать кто угодно, даже София, которая ненавидела Веронику. (и что это мне в голову стукнуло?) Не нужно иметь медицинское образование, чтобы убить человека. Хосе Игнасио не злопамятный и не
— Ты защищаешь его, потому что он шуры-муры с тобой крутит! — отозвался кто-то из толпы. — И что у него, хочешь сказать, нет причин ненавидеть Веронику и Семёна? Скажи нам всем, нам очень интересно, неужели Хосе Игнасио не импотент и у него всё в полном порядке с его морковкой?
Il ne faut pas courir deux li`evres `a la fois.
За двумя зайцами погонишься — ни одного не поймаешь.
Раздался звонкий прерывистый смех. Все замерли от удивления. Я оглянулась и не верила своим глазам — к воротам подошла Вероника целая и невредимая, в эротичном кружевном пеньюаре и открытых туфлях на высоченном каблуке. Она смеялась, видимо, над вопросом об импотенции Хосе Игнасио, потому что спросила, не прекращая смеяться: «Так что там у Хосе Игнасио с морковкой?»
— Матерь божья… Живая… — начали креститься старухи.
— Что с вами всеми? — спросила Вероника, отбросив шуточки. — Кого скорая увезла? — она подошла ближе, и я учуяла от нее запах коньяка. Навеселе Намистина, однако.
— Так тебя, обугленную как деревяшка, и увезла, — закряхтела одна из старух. Все они были на одно лицо, непримечательные.
— Что значит "обугленную"? — Вероника прищурилась, с подозрением всматриваясь в окна поместья. — Эмма! — закричала она и метнулась в распахнутую калитку.
— А где это ты на каблуках ходила по ночи? — крикнула ей вслед блеющая старуха.
— У реки гуляла! — бросила ей в ответ Вероника и, сняв обувь, кинулась по аллее в дом, размахивая туфлями во все стороны.
— Так речка в другой стороне, — дивились старухи.
Я, Хосе Игнасио и Лилия недоуменно переглянулись.
— Арабель! Моя девочка! — Вероника присела над неподвижной овчаркой и гладила её за ушами. — Твари! Чтоб у вас руки отсохли! — ругалась она.
— Во дела… Живая… Бедная Эмма… А Вероника то от Элфи небось такая расфуфыренная пришла, и коньком от нее разит как из бочки… Во дела… — завелись старухи.
— Мне кажется, Вероника родилась в счастливой рубашке, — пробормотала я вслух свои мысли, — она — цель убийцы, а Каллиста Зиновьевна и Ян Вислюков знали, кто задумал от неё избавиться.
На минуту все замолчали. Старухи обступили меня, собравшись в тесный круг. По их неприветливым лицам пробежались волны нескрываемого негодования.
— Я тебе больше
И всё эти старухи знают! Я о сейфе и не подумала, и Софию сгоряча приплела.
— И что вы хотите сказать, что кроме меня и Фаины у Намистиных в доме никто не бывал? — я закипела от злости. Почему меня пытаются обвинить в том, чего я не делала?! — Я даю уроки Кириллу и Филиппу, но это вовсе не значит, что я знала о сейфе!
— Не горячись, — Хосе Игнасио положил мне руки на плечи, останавливая, будто бы я собиралась бросаться с кулаками на старух. — Тебя никто не обвиняет. Вон идёт капитан Каратов — послушаем, что он скажет.
Я чувствовала тепло и поддержку Хосе Игнасио.
— Даша, ты надела халат шиворот-навыворот, — прошептал он еле слышно.
Переодеваться при всех я не стала и лишь поправила халат на груди, осознавая, что выгляжу крайне неприлично.
Все в ожидании капитана молчали. Лилия держалась невозмутимо, словно была выше склок и маразматических бурь. Капитан Каратов приближался в сопровождении двух полицейских; Вероника шла с ними; успела накинуть розовый махровый халат по щиколотку и туфли, на этот раз на низком каблуке.
Станислав Денисович — капитан Каратов, выглядел не лучшим образом: рыжеватые редеющие волосики торчали как парашютики на круглом одуванчике, наверно, не успел толком причесаться; весь какой-то помятый, растерянный, тер свои сжатые шершавые и облизанные сотни раз губы; глаза, как погасшие во дворе Намистиных фонари, не излучали света.
У меня руки заледенели, пока он дошел к машине — мне было страшно подумать, что же конкретно произошло с Эммой. Убить двадцатипятилетнюю женщину, еще молоденькую, незамужнюю, у которой вся жизнь была впереди — это жестокость, кощунство, грех, в конце концов, впрочем, такой же грех, как и убийство Каллисты Зиновьевны, но та хоть до глубокой старости дожила.
Капитан Каратов шел прямо на меня:
— Оливина Дарья Леонардовна, — сказал он мрачным подавленным голосом, — вы задержаны по подозрению в убийстве Зельевой Эммы Руслановны. Вы должны проследовать с нами в полицейский участок.
— Как? На каком основании? — возмутилась я.
— Это ваше? — он жестом попросил своих коллег показать мне улики, найденные в доме Намистиных.
В прозрачных пакетах я увидела свои вещи: украденные розовую губную помаду и атласный платок.
— Да, это моё, — ответила я, — но эти вещи у меня украли в ночь перед похоронами Каллисты Зиновьевны.