Гарпия. Одержимая местью

Денисенко Кристина

Beau boucaut, mauvaise morue.

Красна ягодка, да на вкус горька. (Красив бочонок — плохая треска.)

— Не спала всю ночь, что ли? Слушай, допустим, Миа планирует отравить одним махом Семёна и Веронику. Мотив: она не простила Семёну, что он её бросил беременную. Семён оскорбил её чувства; возвысил Веронику на пьедестал почета; Миа ревновала к Веронике и желала ей смерти; она мечтала жить в особняке как хозяйка; быть первой женщиной в посёлке; аборт усилил её ненависть, и желание мести поглотило весь разум. Решающей каплей ненависти к Намистиным, перевесившей чашу колеблющихся весов, стало твоё появление в посёлке. Забытые сплетни, суды-пересуды всплыли на поверхность как зеленая тина после Ивана Купала. Миа возненавидела Семёна и Веронику еще больше, потому что ты, такой молодой и красивый, из-за них, прости за выражение, вел себя как фригидная женщина. Миа к тебе и так, и сяк, и даже разделась перед тобой, желая близости, а ты отверг её чувства, объяснив это физической неспособностью её удовлетворить. И снова виноват Семён и Вероника! Миа влюбилась

в тебя, хотела вылечить народными средствами — ты сам говорил, её бабушку считали ведьмой. Ты тоже отверг Миа; ты разбередил её раны, и она окончательно обезумела. Миа выбрала самый простой способ избавиться от Намистиных — отравить, и не нужно в руки брать ножи и пистолеты. Я привела Каллисту Зиновьевну к тебе на приём около трех часов — рабочий день близился к концу; ты в кабинете — Миа в аптечном киоске взялась вводить шприцем яд в бутылку и колдовала над конфетами; с криками в поликлинику влетел Ян Вислюков, и Миа бросила своё занятие незаконченным; она привела Яна к тебе. Далее Каллиста Зиновьевна выходит; Миа тоже — бежит за необходимыми медикаментами в аптечный киоск, где на столе разложены все атрибуты отравленного презента; она прячет всё, но не успевает — Каллиста Зиновьевна входит без стука, и тут Миа звереет и набрасывается на неё, охваченная приступом агрессии, долгие годы таившейся в ней, как злокачественная опухоль. Миа не простила давнюю обиду, когда Каллиста Зиновьевна крестом поклялась бабушке Миа в том, что застала Миа и своего внука не по-детски ласкающих друг друга. Взыграла кровь, и Миа ловкими пальцами усыпила обидчицу и нежелательного свидетеля. Она растерялась, не зная, что делать; испугалась, обнаружив, что Каллиста Зиновьевна не дышит; взяла медикаменты и вернулась в терапевтический кабинет, помогать тебе с пациентом. Когда дело было сделано, и ты с Яном вышел на порог покурить — Миа вернулась к трупу и вытащила его через заднюю дверь на улицу. Она бросила тело под стенкой за углом и скрылась так же тихо и осторожно, как и пришла. Закончив с отравленным презентом, Миа подумала, что не мешало бы запутать следствие, и взяла шахматную фигурку, которую держала на столе как сувенир, напоминающий о Семёне. Она всегда брала коня за морду, поэтому её отпечатки были только на морде, а на остальной части фигуры — отпечатки Семёна и Фаины. Свои отпечатки она стерла и в перчатках вернулась на место преступления, предварительно проверив, что ты вернулся в кабинет. Не учла Миа, что Яну вздумалось сходить за угол. Он стал свидетелем того, как Миа подложила мёртвой Каллисте Зиновьевне белого коня и небрежно сорвала с неё крест. Ян Вислюков гарпией назвал Миа и Эмму. Эмму за то, что она взяла презент Миа из почтового ящика, после того, как Миа смоталась к воротам Намистиных, оставила пакет, позвонила в звонок и скрылась незамеченной. Вернее, Ян Вислюков был единственным свидетелем, пьяным, но соображающим, что Миа — убийца. Попытка Миа отравить Намистиных провалилась. Если бы не гости, то вероятнее всего эту бутылку откупорила бы Вероника и точно не дожила бы до сегодняшнего дня. Странно, конечно, что Миа не боялась, что кто-либо увидит её у ворот Намистиных, но во имя мести она пошла на этот поступок, считая, что кто не рискует, тот не пьет шампанское. После послания Вислюкова воском на подносе, Миа убила и его. Она пришла поглядеть на «плоды своих трудов», а старухи разболтали ей всё, что было. Миа и есть дочь пророка! Почему не знаю, но это объясняет её поведение. Она прошлась по двору и в окно увидела нас целующимися; она взбесилась; разозлилась и на меня. Поэтому сходила домой за свечами (Глеб Васильевич привозил много свечей, но не столько, чтобы ими выкладывать слова), а у внучки ведьмы свечи дома должны быть в запасе; она дождалась, когда все разойдутся, и устроила нам парад свечей, не забыв подписаться буквой «Э», намерено указывая на Эмму. Не зря Вислюков назвал Миа гарпией! Она рылась в моих вещах; украла то, что могло ей пригодиться в выполнении своего последующего плана убийства Вероники, или и Вероники, и Семёна — обоих… А убить пьяного шатающегося Вислюкова ударом по голове ей не составило труда; она разула его и сняла один носок, опять же, для путаницы. Её цель Вероника, и она три недели планировала её убийство. Миа два года была любовницей Семёна и знала шифр от сейфа; у неё был и есть доступ к медикаментам — она отравила собак и сожгла лицо Эммы. Миа не знала, что Эмма чаще ночевала у Намистиных, чем у себя. Она приняла Эмму за Веронику. Это ли самая большая ошибка? Миа перестаралась с надписью помадой на французском, с атласным цветастым платком. Она и мне хотела отомстить за то, что ты выбрал не её — молоденькую девятнадцатилетнюю медсестру, коллегу, а меня — разменявшую четвертый десяток. Она хитрая и опасная девица — подбросила липовые улики Лилии и Фаине. От неё можно ждать чего угодно. И нужно обязательно рассказать капитану Каратову о коньяке!

Хосе заворожено меня слушал, порой недоумевая. Его брови то поднимались, то опускались, пару раз он хихикнул, поражаясь моей фантазии, а в конце сказал:

— Даша, ты удивительно сплела все факты и предположения! Я бы так не смог!

С минуту он постоял молча, потом сел в кресло и продолжил:

— А ты знаешь, что отца Миа звали Даниил? Я об этом, честно, и не задумывался, но теперь вдруг склонен тебе поверить или, в крайнем случае, присмотреться к Миа внимательнее. Она и в правду не так проста.

— Она Данииловна! И ты молчал! Дочь Даниила — дочь пророка! Ну, всё, мы нашли убийцу! Я позвоню капитану Каратову.

— А если мы ошибаемся? «Зелье» ведь на Зельеву не указывало — Эмма мертва. Что если и «дочь пророка» такая же подсказка, как и «зелье»?

— Я думаю, если Каратов проверит пальчики на бутылке, и Миа окажется вне подозрений, тогда, значит, моя фантазия разбушевалась. Я не буду излагать Каратову все свои мысли. Возможно, я многое притянула за уши, не знаю… но о бутылке я расскажу!

Хосе Игнасио со мной согласился, и мы попрощались до вечера, а я поспешила

домой, спокойная, что ищейки не нашли какие-либо липовые или истинные доказательства против Хосе Игнасио. Меньше всего мне хотелось обмануться и разочароваться именно в нём.

L'argent non fait pas le bonheure.

Не в деньгах счастье.

Всё-таки высказав своё мнение о бутылке коньяка капитану Каратову в ходе непродолжительной телефонной беседы, я отправилась к Намистиным, не зная наверняка, захотят ли меня видеть в этом доме после убийства Эммы. Я как в воду глядела, предполагая, что Вероника откажется от моих услуг — так и случилось.

Беспрекословно соблюдая договор носить длинную юбку и строгую блузку, я с не спокойной душой остановилась у ворот. У меня защемило сердце от боли. Осознание, что Эмма никогда-никогда больше не проведет меня по тенистой аллее в сопровождении умницы Арабель, душило меня как грудная жаба лежачего больного. Что же за несправедливость такая, — причитала я, гневаясь на жестокий рок судьбы, своими корявыми вездесущими пальцами сорвавший прелестную ромашку в цветнике с колючими розами.

Во дворе было непривычно тихо: ни лая Арабель, ни второй овчарки, ни звонкого смеха и голоса Эммы, которая всегда приветливо разговаривала с Арабель как с подружкой, играла с ней, просила дать лапу, бросала палку и задорно кричала «Апорт». Без Эммы поместье Намистиных потускнело. Даже цветущие клумбы и сады не радовали глаз, словно я стояла на открытой скалистой местности, и лишь ветер был мне компаньоном, швыряющим туда-сюда круглый куст колючек. Я стряхнула с себя наваждение как приставшую пыль к краю юбки и отрывисто нажала на звонок. Тишина. Арабель давно бы метнулась к воротам, играя грудой мышц на мощной груди; вышла бы Эмма, милая и приветливая, но нет — её больше нет.

Я не боялась истерик Вероники; была готова в очередной раз стерпеть её нападки и обвинения на случай, если она залила потерю подруги коньяком.

Открылась дверь дома, и Вероника сутулой походкой пошла мне навстречу. Её пышная грудь, затянутая в плотный темно-синий лиф откровенного летнего платья, вздымалась. Вероника тяжело и учащенно дышала. Нервничала, не иначе как. Разлетающиеся неприхотливыми воланами полы платья удачно скрывали чрезмерную округлость бедер; распущенные черные волосы сглаживали овал лица. Оно было бледным — ни грамма косметики. Даже тонкая верхняя губа осталась не тронута контурным карандашом, как обычно. Глядя на Веронику, я не могла понять, как я к ней отношусь. Не такой уж мегерой она и была, хоть и безнравственная, строгая, надменная и гордая. В ней тоже была душа, хоть и жесткая, а на сколько черного в ней было больше, чем белого, трудно ответить однозначно.

С заносчивой важностью, выпятив подбородок, Вероника приоткрыла калитку. Её глаза с покрасневшими сосудами, мутные и озлобленные, смотрели на меня сверху вниз.

— Вот вам оплата за май, — сказала она равнодушно и протянула мне конверт, как и в первый раз. Я приняла конверт из её рук и молча ждала вердикт. — Ввиду сложившихся обстоятельств, я расторгаю с вами договорённость. Надеюсь, мне не нужно объяснять вам, о каких обстоятельствах идёт речь? Пока не найдут убийцу, я никого на порог не впущу. Никого! Ни вас, мадам Оливина, ни даже Фаину, несмотря на то, что знаю её с детства. Всего доброго, Дарья Леонардовна. Не смею вас задерживать.

— Я сожалею, что так вышло, — успела я сказать, пока Вероника не захлопнула у меня перед носом калитку.

— Мне от ваших сожалений ни жарко ни холодно, — сказала она, удаляясь.

Ничего не оставалось делать, как вернуться в дом Окуневых, переодеться и от безделья крутиться на приусадебном участке, поливая скромный не созревший урожай, и отгонять не прошеные мысли, которые лезли в голову как ползучие тропические лианы, обвивающие всё непроглядной темно-зеленой паутиной.

Конца и края не было беспросветности. А как мне хотелось вычислить убийцу?! Снова и снова перед глазами всплывали образы: Семён, Вероника, Элфи, Фаина, Миа, София… Капитан Каратов даже с ищейками не вышел на след убийцы. На бутылке, изъятой у Миа, кроме её отпечатков, обнаружили отпечатки Софии, Джеймса и неустановленной личности. Непонятно, почему пес-ищейка указывал на ту бутылку. Я окончательно запуталась. Миа плакала, клялась, что не имеет отношения к убийствам; допросили и Софию, Джеймса, Лилию и Фаину — каждый уверял в своей непричастности; но было очевидно, что убийца из здешних, и (скажу вам по секрету) он не из числа лиц, не имеющих отношения к Намистиным.

Спустя пару дней случилось так, что капитан Каратов закрыл дела об убийствах Окуневой Каллисты Зиновьевны, Вислюкова Яна Тарасовича и Зельевой Эммы Руслановны, а всё потому что произошло четвертое происшествие, точнее самоубийство, и все сплетницы вздохнули с облегчением, когда по всему посёлку растрезвонили, что Булавкина София Томасовна повесилась и в предсмертной записке призналась во всех грехах. Вот дословное содержание письма, написанного, судя по манере изъяснения и почерку, в нетрезвом виде:

«Я даже отомстить нормально не могу. Я неудачница по жизни. Всё у меня не как у людей. Простите меня, Олеженька и Ванечка, что мать ваша взяла на душу грехов неподъемную ношу. Ухожу я в мир иной, в мир, где не придется стоять за прилавком, потакая всякому недовольному, где все равны и никто не отнимет у меня вашего отца. Я к нему. Зовёт он меня, ластится к ногам как побитая собака. Даже то, что это я его сковородкой по темени стукнула, простил. Виновата я. Нет мне прощения в этом мире. Грехи прожигают мне душу раскаленными углями сожаления. Убийца ваша мать. Убийца. Отца вашего я непреднамеренно жизни лишила: пришел он ко мне денег на бутылку клянчить, в дом вошел как к себе, разулся, а я до того злая была, будто черт мной орудовал, и накричала на него, слов не подбирая, а он драться полез. Он первый начал. Не хотела я его убивать, и Эмму не хотела — само так вышло».