Гарри Поттер и Орден Феникса
Шрифт:
— Ты правильно поступил, рассказав мне об этом, — промолвил Гарри. — Очень правильно… Получается, я потратил массу времени на абсолютно бесполезные разработки… но это неважно… начнём сначала. Лорд Вольдеморт благодарен тебе, Гадвуд…
— Милорд… спасибо, милорд, — сипло прошептал Гадвуд. Чувствовалось, что он испытывает огромное облегчение.
— Мне понадобится твоя помощь. Вся информация, какую ты можешь дать.
— Разумеется, милорд, разумеется… всё что угодно…
— Очень хорошо… можешь идти. Пришли ко мне Эйвери.
Гадвуд проворно попятился к двери и, кланяясь, исчез.
Гарри повернулся к стене.
— НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ!
— Что такое? — заорал чей-то голос совсем рядом.
Гарри, как пропеллер, завертелся в кровати, запутался в балдахине и свалился на пол. Сначала он никак не мог понять, где находится; но был уверен, что сейчас опять увидит выступающее из темноты белое, похожее на череп лицо. Затем, совсем рядом, раздался голос Рона:
— Ну хватит метаться! А то я тебя никак не распутаю.
Рон разобрался со шторами, и Гарри увидел освещённое луной лицо друга. Гарри лежал на спине; шрам разрывался от боли. Рон, видимо, собирался ложиться — роба висела на одном плече.
— Что, на кого-то опять напали? — Рон жёстким движением помог Гарри подняться. — На папу? Опять змея?
— Нет… все живы… и здоровы… — хрипло выдохнул Гарри. Лоб горел огнём. — Вот только… Эйвери… ему не светит ничего хорошего… он дал неверные сведения… Вольдеморт в бешенстве…
Гарри застонал, задрожал мелкой дрожью и бессильно упал на кровать, потирая шрам.
— Гадвуд всё исправит… он встал на правильный путь…
— О чём ты? — испуганно спросил Рон. — Ты что… видел Сам-Знаешь-Кого?
— Не видел, а был им, — ответил Гарри и медленно поднёс руку к лицу — вдруг это мертвенно-белая паучья лапа? — Сам-Знаешь-Кто был с Гадвудом, это один из беглых Упивающихся Смертью, помнишь? Гадвуд сказал, что Бедоу не мог этого сделать.
— Чего этого?
— Что-то забрать… он сказал: «Бедоу, должно быть, знал, что это невозможно»… Бедоу был под воздействием проклятия подвластия… Кажется, Гадвуд сказал, что проклятие наслал отец Малфоя.
— Бедоу околдовали, чтобы что-то забрать? — воскликнул Рон. — Но, Гарри, это же, наверно…
— Оружие, — закончил Гарри. — Да.
Дверь в спальню распахнулась, и вошли Дин с Симусом. Гарри быстрым движением забросил ноги на кровать. Нельзя показать, что с ним опять случилось нечто странное — Симус только-только перестал считать его психом…
— Так ты говоришь, — Рон близко придвинулся к Гарри, притворившись, будто пьёт воду из его кувшина, — что был Сам-Знаешь-Кем?
— Да, — шепнул Гарри.
Рон захлебнулся; вода полилась с подбородка на грудь. Дин и Симус, раздеваясь, шумели, переговаривались и ничего не заметили.
— Гарри, — сказал Рон, — ты должен рассказать…
— Ничего я не должен, — оборвал Гарри. — Надо было как следует заниматься окклуменцией, ничего бы и не увидел. По идее, я же должен научиться блокировать эту чушь. Так, по крайней мере, они хотят.
Под словом «они» Гарри подразумевал Думбльдора. Гарри лёг, повернулся к Рону спиной и через некоторое время услышал скрип матраса — Рон тоже улёгся в постель. Шрам опять стало жечь и, чтобы не застонать, Гарри вцепился зубами в подушку. Он знал: сейчас, в эту самую минуту, Эйвери подвергают наказанию.
Чтобы поговорить с Гермионой, Гарри и Рону пришлось ждать первой перемены — они хотели быть уверены, что их не подслушают. Они вышли во двор — на улице было прохладно, ветрено — и там, в любимом уголке, Гарри подробно рассказал о своём сне. Выслушав его, Гермиона долго молчала и со странным интересом разглядывала безголовых Фреда и Джорджа, которые на другом конце двора из-под полы продавали Уборы Головные.
— Так вот почему его убили, — пробормотала она, оторвав, наконец, взгляд от близнецов. — Бедоу попытался украсть оружие, и с ним случилось что-то непонятное. Видимо, само оружие или пространство вокруг защищено мощными заклятиями, чтобы до него нельзя было дотронуться. Вот он и повредился в уме и разучился говорить. Но… Помните, что сказала знахарка? Он начал выдоравливать. А это — большой риск, они не могли такого допустить. Насколько я понимаю, то, что с ним случилось, вызвало сильнейший шок, и проклятие подвластия пало. Потом речь бы восстановилась, и он бы обо всём рассказал… И все узнали бы, что его послали украсть оружие. И конечно, Люциус Малфой легко мог наслать проклятие — он же не вылезает из министерства!
— Он там был даже в день слушания, — подтвердил Гарри. — И… постойте-ка, — добавил он. — Мы его встретили в коридоре, который ведёт в департамент тайн! Твой папа ещё сказал, что Малфой, наверно, хочет узнать о результатах слушания, но… что, если…
— Стуржис! — в ужасе ахнула Гермиона.
— Что Стуржис? — удивился Рон.
— Его… — еле слышно вымолвила Гермиона, — его арестовали, когда он пытался взломать какую-то дверь! Значит, Малфой подчинил себе и его! И как раз в тот день, когда вы его видели, Гарри! У Стуржиса был плащ-невидимка Шизоглаза, так? Что, если он, оставаясь невидимым, стоял у двери и случайно пошевелился, а Малфой это услышал? А может, он применил проклятие подвластия наугад, на случай, если у двери окажется часовой? И потом, при первой же возможности — например, когда снова подошла его очередь стоять на часах — Стуржис попытался пробраться в департамент и украсть оружие для Вольдеморта — Рон, тихо! — но его поймали и посадили в Азкабан…
Она посмотрела на Гарри.
— Гадвуд рассказал Вольдеморту, как заполучить оружие?
— Я не слышал всего разговора, но… похоже на то, — сказал Гарри. — Гадвуд раньше работал в департаменте… теперь, наверно, Вольдеморт пошлёт на задание его?
Гермиона, погружённая в раздумья, кивнула. Затем, совершенно неожиданно, заявила:
— Ты не должен был этого видеть, Гарри.
— Что? — Слова Гермионы застигли его врасплох.
— Ты же учишься блокировать сознание от таких вещей, — очень серьёзно сказала Гермиона.
— Да, — согласился Гарри, — но…
— Значит, нам надо забыть об этом сне, — решительно перебила Гермиона. — А тебе, с сегодняшнего дня, с удвоенной энергией взяться за окклуменцию.
Гарри так рассердился, что не разговаривал с Гермионой весь день — который, кстати, выдался на редкость неудачным, потому что все, кто не обсуждал беглых преступников, смеялись над позорным поражением гриффиндорцев в матче с «Хуффльпуффом». Отовсюду неслись вопли слизеринцев «Уэсли — наш король!», и к закату Филч, взбесившись, специальным указом запретил исполнение этой песни в школьных коридорах.