Гарри Поттер и Орден Феникса
Шрифт:
– Ты куда это направился?! – закричал дядя Вернон и, не получив ответа, тяжеловесно затопотал по кухне, чтобы перекрыть выход. – Я, парень, с тобой еще не закончил!
– Прочь с дороги, – тихо сказал Гарри.
– Ты останешься и объяснишь, каким образом мой сын…
– Если вы не уйдете с дороги, я наложу на вас заклятие. – Гарри угрожающе поднял палочку.
– А вот этого не надо! – зарычал дядя Вернон. – Тебе нельзя колдовать за стенами дурдома, который у вас называется школой!
– Из дурдома меня выперли, – сообщил Гарри. –
И тут что-то громко задребезжало. Тетя Петуния закричала, дядя Вернон завизжал и пригнулся, а Гарри уже третий раз за вечер заозирался в поисках источника непонятного шума. И на сей раз быстро его обнаружил: снаружи на подоконнике сидела встрепанная, недоумевающая сипуха, которая только что врезалась в стекло.
Не обращая внимания на мученический вопль дяди Вернона: «СОВЫ!» – Гарри подбежал и распахнул окно. Сова протянула лапку и, как только Гарри отвязал маленький пергаментный свиток, встряхнулась и улетела. Дрожащими руками Гарри развернул второе письмо, написанное в явной спешке и заляпанное черными кляксами.
Гарри,
Думбльдор только что прибыл в министерство. Он старается все уладить. НИКУДА НЕ УХОДИ ИЗ ДОМА. НИ В КОЕМ СЛУЧАЕ НЕ КОЛДУЙ. НЕ СДАВАЙ ПАЛОЧКУ.
Думбльдор старается все уладить… что это значит? Разве он может указывать министерству? Значит ли это, что у Гарри появился шанс не вылететь из «Хогварца»? В груди затеплилась робкая надежда, почти сразу же задушенная приступом паники, – что значит «не сдавай палочку»? Как же тут без колдовства? Что ему, драться с министерскими? Да за такое уже не исключение, а хорошо, если в Азкабан не посадят.
Мысли в голове заскакали… Можно попробовать бежать, с риском попасться в лапы представителям министерства, а можно остаться и дожидаться их здесь. Первый вариант привлекал гораздо больше, но, с другой стороны, Гарри понимал, что мистер Уизли плохого не посоветует… и потом, Думбльдор улаживал и не такие дела.
– Ладно, – сказал Гарри. – Я передумал. Я остаюсь.
Он устало шлепнулся на стул у кухонного стола напротив Дудли и тети Петунии. Дурслеев, казалось, неприятно удивила эта его неожиданная перемена решения. Тетя Петуния бросила отчаянный взгляд на мужа; у того на виске все сильнее билась жилка.
– От кого вообще эти проклятущие совы? – страшным голосом спросил он.
– Первая – из министерства магии, уведомление об исключении, – спокойно объяснил Гарри. Он напряженно ловил малейшие звуки с улицы – не идут ли представители миниитерства, – и ему было проще без лишнего шума ответить дяде на вопросы, чем доводить того до скандала и крика. – А вторая – от отца моего друга Рона, который работает в министерстве.
– В министерстве магии? – возопил дядя Вернон. – Ваши люди в правительстве? О,
Гарри промолчал. Дядя Вернон некоторое время негодующе смотрел на него, а потом злобно выплюнул:
– И за что же тебя исключили?
– За колдовство.
– А-ГА! – загрохотал дядя, стукнув кулачищем по холодильнику. Дверца открылась, и на пол высыпались низкокалорийные батончики, припасенные для Дудли. – Признался! Говори, что ты сделал с Дудли?
– Ничего, – повторил Гарри, теряя терпение. – Это был не я…
– Ты, – неожиданно заговорил Дудли.
Дядя Вернон с тетей Петунией замахали руками на Гарри, чтобы тот замолчал, и низко склонились над сыном.
– Говори, сынок, говори, – упрашивал дядя Вернон. – Что он сделал?
– Скажи нам, милый, – шептала тетя Петуния.
– Направил на меня свою палку, – промямлил Дудли.
– Ну, направил, но я ничего не сделал… – сердито начал Гарри, но…
– МОЛЧАТЬ! – хором заорали дядя Вернон и тетя Петуния.
– Продолжай, сыночек, – ласково сказал дядя, яростно взмахнув усами.
– Стало ужасно темно, – хрипло начал Дудли. – Везде-везде. А потом я услышал… ну, всякое такое. В голове.
Дядя Вернон и тетя Петуния обменялись взглядами, полными непередаваемого ужаса. Самой распоследней вещью на свете они считали колдовство, а предпоследней – соседей, умудряющихся хитроумнее, чем они сами, обойти запрет на полив из шлангов. Люди же, которые слышат голоса, в их табели о рангах занимали одно из десяти последних мест. Было понятно, чт'o сейчас думают дядя и тетя: наш бедный сын сходит с ума.
– Какое такое ты слышал, Попкин? – Лицо тети Петунии мертвенно побелело, а в глазах стояли слезы.
Но Дудли не мог рассказать. Он сильно содрогнулся и затряс большой блондинистой головой. Гарри, невзирая на безразличное отчаяние, овладевшее им после первого письма, даже как-то заинтересовался. Дементоры заставляют человека заново пережить худшие моменты жизни. Что же всплыло в памяти испорченного, избалованного, наглого Дудли?
– А как получилось, что ты упал, сынок? – спросил дядя Вернон неестественно тихо, как говорят у постели тяжелобольного.
– С-спотыкнулся, – дрожащим голосом ответил Дудли. – А потом…
Он показал на свою широкую грудь. Гарри понял. Дудли вспомнился тот жуткий липкий холод, что наполняет душу, когда дементоры высасывают оттуда счастье и надежду.
– Ужасно, – надтреснуто простонал Дудли. – И холодно. Жутко холодно.
– Хорошо, – подчеркнуто спокойно сказал дядя Вернон, а тетя Петуния пощупала сыну лоб, проверяя температуру. – Что же было потом, Дудлик?
– Я чувствовал… чувствовал… как будто бы… как будто бы…
– Как будто бы затосковал навсегда, – бесцветным голосом закончил за него Гарри.