Гастролеры и фабрикант
Шрифт:
– Вы смелый человек! – похвалил Феоктистова Огонь-Догановский, минутой ранее также «отдавший» свои деньги Всеволоду Аркадьевичу. – На таких, как вы, и зиждется процветание экономики нашей империи…
– Ну уж скажете, – только и ответил Илья Никифорович, хотя произнесенные Алексеем Васильевичем слова были ему весьма лестны.
«Граф» пришел позднее всех. Он принес свои деньги в коммивояжерском саквояже, который совершенно не вязался с его внешностью и манерами. Ну, это равно как если бы у кота вдруг оказался собачий хвост, а у крестьянина в сермяге – часы «Брегет».
– Вот
– Нет, вы, как всегда, вовремя, – с вежливой улыбкой ответил Всеволод Аркадьевич.
– То есть в самую последнюю минуту, – со смешком добавил Огонь-Догановский.
– Итак, господа, – приняв у всех деньги, произнес Сева. – Поздравляю вас с принятием участия в нашем предприятии. – Он обвел всех серьезным взглядом и продолжил: – Надеюсь, это участие у всех добровольное?
– Да, – ответил «граф» Давыдовский и покосился на Алексея Васильевича.
– Да, – ответил Огонь-Догановский и невольно перевел взгляд на Феоктистова.
– Да, – просто ответил Илья Никифорович и посмотрел на Долгорукова.
– Это хорошо, господа, – не без пафосной нотки произнес Всеволод Аркадьевич. – Это говорит о нашем доверии друг к другу, что является непременным условием нашего теперешнего сотрудничества и залогом сотрудничества в дальнейшем.
– А что, будут новые сделки? – сделав наивное лицо, спросил Огонь-Догановский.
– Я полагаю, да, – обратил на него свой взор Сева. – Непременно будут…
– Это хорошо, – заметил Алексей Васильевич.
– Так, стало быть, через одиннадцать дней мы сможем получить наши деньги с процентами? – спросил Феоктистов.
– Ну, если вы считаете, что более чем удвоение вложенной суммы можно считать процентами, то – да, – усмехнулся Всеволод Аркадьевич. – Приходите через одиннадцать дней, и тогда все ваши сомнения рассеются в прах. Но, – Сева сделал жест, выставив открытые ладони вперед и как бы защищаясь, – не благодарите меня раньше времени. Все благодарности и пожелания нашего дальнейшего процветания принимаются только через одиннадцать дней. Ну что, – Всеволод Аркадьевич обвел присутствующих повеселевшим взглядом, – прошу за стол…
Муторное это занятие – готовить «куклу». А «куклу» на несколько миллионов рублей – и того паче. Надлежит аккуратно нарезывать газетную бумагу по размерам денежных купюр и складывать ее в пачки, причем так, чтобы нельзя было отличить «куклу» от настоящих денег. Потом следовало заклеивать пачки банковской бандеролью и снова нарезывать бумагу…
Поначалу Ленчику вызвался помогать Африканыч, тоже находившийся вместе с ним в мезонине долгоруковского особняка, дабы не попасться на глаза Феоктистову. Но скоро к таковому занятию поостыл. Скучновато ему стало и даже тошно. На душе у Африканыча была какая-то несуразность. А отчего она угнездилась, он и сам не ведал…
Ленчик не сердился, что потерял помощника. К тому же сработать «куклу» Сева поручил именно ему, а не им двоим. Так что обижаться
– Слушай, а ты где тогда пропадал? – поинтересовался Ленчик.
– Это когда «тогда»? – не сразу ответил вопросом на вопрос Самсон Африканыч.
– Ну, тебя еще не было несколько дней, – продолжал допытываться Ленчик. – Что, дама сердца?
– Нет, – коротко ответил Неофитов.
– А что тогда? – никак не унимался Ленчик.
– Да так, было одно дельце, – неопределенно ответил Африканыч и надолго замолчал.
Ленчик продолжал нарезать газетную бумагу, а Африканыч сидел, уставившись неизвестно куда. Взгляд его не мигал и словно остекленел. Да и сам он походил на восковое изваяние наподобие тех, что выставлены на Бейкер-стрит в Лондоне в Музее Мари Тюссо.
– Они небось уже ужинают, – вдруг произнес Африканыч.
– Что?
– Я говорю, ужинают они небось, – повторил Неофитов.
– Наверное, – согласился Ленчик, думающий о своем.
Ведь муторная и однообразная работа всегда навевает мысли. Причем мысли весьма специфические. К примеру, об Ольге…
– Вот уйдет Феоктистов, и мы пойдем ужинать, – механически произнес Ленчик.
– Ага, – как-то убито промолвил Африканыч и снова замолчал.
А Ленчик думал об Ольге. А о ком еще может думать влюбленный человек? Конечно же, о предмете своей страсти. Хотя страсть и любовь – нередко вещи прямо противоположные. Но у Ленчика они сплелись к одному человеку, Ольге Федоскиной со сценическим именем Эмили Кроусфорд. Хорошее имя, звучное, заграничное. Естественно, и для афиш, программок более примечательное. Ведь что такое Ольга Федоскина? Всего-то девушка из пригорода, из слободы. А Эмили Кроусфорд! О-о, это дама высшего света! Баронесса, а то и герцогиня из какого-нибудь Неаполя или даже Бостона! Да что там герцогиня – королевна!
Тогда, после первого в своей жизни театрально представления, Ленчик, купив огромный букет цветов, решил зайти к ней в гримерную, чтобы лично засвидетельствовать, так сказать, свое э-э… Что он хочет «лично засвидетельствовать», Ленчик не знал. Эту фразу он подслушал из разговора двух молодых людей, тоже собравшихся отправиться за кулисы как раз для того, чтобы «лично засвидетельствовать».
– А хороша была Эмили в роли Агнессы!
– Просто прекрасна!.
– Я бы сказал, чертовски хороша!
– Верно. Но в жизни она совершенно другая.
– Откуда ты знаешь?
– Я с ней знаком.
– Познакомишь?
– Запросто…
У гримерки актрисы кружился с десяток молодых людей. Все они толпились с букетами цветов и бонбоньерками, придирчиво осматривая друг друга. Когда подошел Ленчик, взоры поклонников уставились на него.
– Новенький? – спросил его юноша, с виду гимназист.
– Ага, – ответил Ленчик.
– А я уже восемь месяцев хожу за ней, – не без гордости сказал юноша.