Гастролеры и фабрикант
Шрифт:
– Точнее, пожалуйста, – перебил его Розенштейн.
– Хорошо… Случилось это летом восемьдесят четвертого года, – начал Плейшнер. – Все началось с моего знакомства с господином Огонь-Догановским Алексеем Васильевичем. Он, как и я, любил посещать театр Панаева, вот на этой почве мы и сошлись. Это я уж потом понял, что все это было подстроено, и этот Огонь-Догановский был заодно с Луговским…
– Позвольте, кто такой Луговской? – задал Плейшнеру вопрос Николай Людвигович.
– Главарь ихней шайки, куда кроме него входили еще четыре человека, – ответил Иван Яковлевич. И, глядя
– А-а, – протянул Розенштейн, усмехнувшись. – Значит, вам он представился как Луговской?
– Именно: Луговской Сергей Васильевич, надворный советник, – ответил Плейшнер. – Он проживал тогда в особняке на Большой Красной улице, выдавая его за свой.
– Та-ак, – протянул Николай Людвигович. – Вы согласны дать письменные показания?
– Для этого я сюда и пришел, – ответил Плейшнер. – Дабы изобличить преступников, ну и прочее…
– Я-асно, – протянул помощник полицеймейстера весьма и весьма удовлетворенно.
Клюнуло! Наконец-то клюнуло!
То, что рассказал Плейшнер, было классическим образцом обмана простофили…
– Все началось с моего знакомства с господином Огонь-Догановским Алексеем Васильевичем. Он, как и я, любил посещать театр Панаева, вот на этой почве мы и сошлись, – с этого момента, как уже известно, начал свой рассказ Иван Яковлевич. – Однажды, когда мы сидели на веранде ресторана Панаевского сада и ужинали, созерцая дивертисмент, мимо нас прошел господин и выронил свой портмоне. Этого господина я разглядеть не успел, но им впоследствии и оказался тот самый Луговской, который на самом деле Долгоруков… Все было подстроено с самого начала, понимаете, господин помощник полицеймейстера, с самого начала!
– Вы не отвлекайтесь, – заметил Розенштейн. – Рассказывайте все по порядку…
– Хорошо, – Плейшнер вытер кружевным платочком вспотевший лоб. Он волновался, как будто то, о чем он поведывал полицианту, произошло с ним не четыре с лишним года назад, а вчерашним вечером… – Выпавшее портмоне заметил Огонь-Догановский. Когда мы раскрыли его, то увидели в нем деньги. Много денег. Мы тотчас решили вернуть портмоне тому господину, что его утерял, но его простыл и след. Что делать? Отдать ресторатору, чтобы он вернул портмоне утерявшему его, когда он обнаружит пропажу и вернется в ресторан? А ну как он присвоит деньги себе?
– Сколько в портмоне было денег? – спросил Розенштейн.
– Двенадцать тысяч! – скорбно воскликнул Плейшнер.
«Неплохая затравка», – подумал про себя Николай Людвигович, но промолчал.
А Иван Яковлевич, волнуясь и потея, продолжал:
– Тогда я стал смотреть в кармашках портмоне и обнаружил в одном из них визитные карточки. Они были на имя надворного советника Сергея Васильевича Луговского. Имелся и его адрес проживания. И мы решили отвезти портмоне его владельцу…
Конечно, Иван Яковлевич умолчал о такой малости, что был крайне недоволен таковым решением, исходившим от Огонь-Догановского. Будь его воля, так он бы взял портмоне себе без малейших колебаний…
Надворный советник
– Он сказал, что не ожидал, что в наше время еще существуют такие честные и порядочные люди, как мы, – продолжил свой рассказ Плейшнер. – И сказал, что хотел бы отблагодарить нас… – Иван Яковлевич усмехнулся: – Все было разыграно, как по нотам…
– Я же просил вас не отвлекаться, – посуровев, напомнил Розенштейн.
– Да, прошу прощения, – сказал Плейшнер. – Итак, Луговской, который на самом деле Долгоруков, сказал, что отблагодарит нас, и предложил нам немного обогатиться…
– Каким же образом? – спросил помощник полицеймейстера.
– Он предложил нам поиграть на бирже…
– То есть?
– То есть он поставит за нас по шесть тысяч, прибыль отдаст нам, а деньги возьмет себе. Таким образом, он ничего не теряет, а мы – приобретаем… Доход, сказал он, мы сможем получить через три дня.
– Так скоро? – удивился Розенштейн.
Плейшнер быстро глянул на него и отвел взгляд:
– Точно такой вопрос задали ему и мы. Он подтвердил это и сказал, что он и еще несколько крупных вкладчиков играют на повышение акций одной компании, после чего они мгновенно сбрасывают их и остаются с весьма значительной прибылью. Мы спросили – с какой? И он ответил, что не менее шестидесяти процентов.
– Неплохо за три дня, – буркнул Розенштейн.
– То же сказали ему и мы, – ответил Иван Яковлевич. – Я не очень в это поверил. Когда три дня миновали, и мы с Огонь-Догановским пришли к Луговскому, там уже находился один импозантный господин, представившийся графом Павлом Ивановичем Давыдовским. Потом к Луговскому пришел человек с саквояжем, в котором были деньги. Он, как и пресловутый «граф», также состоял в шайке Луговского, то бишь Долгорукова. К сожалению, я понял это слишком поздно…
– Ну, я же просил, Иван Яковлевич…
– Прошу прощения… Луговский стал делить деньги и вручил мне четыре тысячи сотенными купюрами. Это была моя доля. Потом столько же он отдал Огонь-Догановскому…
– Но это же больше шестидесяти процентов? – заметил помощник полицеймейстера.
– Да, – ответил Плейшнер. – Это было почти шестьдесят семь процентов. «Граф» получил тридцать пять тысяч.
– У графа была не кукла? – задал вопрос Розенштейн, тотчас показавшийся ему глупым. Просто сработал некий полицейский механизм, заставляющий во всем сомневаться…
– Что? – не понял Иван Яковлевич.
– Вы видели деньги «графа»?
– Да, – ответил Плейшнер. – Он при мне их складывал в свой саквояж.
– Ну, то есть деньги были настоящие? – решил все-таки исключить всяческие сомнения помощник полицеймейстера.
– Конечно, – несколько удивленно посмотрел на полицианта Иван Яковлевич. – А какие еще?
– Действительно, какие еще? – согласился с Плейшнером Розенштейн. – Продолжайте, пожалуйста.
– Граф, весьма довольный полученной суммой, спросил Луговского, когда будет следующий заход, имея в виду новую игру на бирже, – Иван Яковлевич посмотрел на Розенштейна.