Гавань разбитых ракушек
Шрифт:
— Почему же?
— Потому что ты просто не представляешь себе, до чего страшно превращать гуманитарную помощь в машину. В итоге от гуманитарной помощи остается только название. А от машины — все остальное. Поверь, я наблюдаю за этими хлопцами давно. Омашинивание — это крах. При этом еще и изначальные цели превращаются в повод, а повод используется для достижения совсем иных целей. Не мне тебе объяснять.
— Зато, — упрямо повторяла она, — они поддерживают огромное количество людей.
— Вот тебе пример: корпорация производит наркотик, не лекарство, обычную наркоту, эта организация дает работу людям и поддерживает экономику в определенной стране, но это не значит, что данная конкретная компания заслуживает благодарности. Или ты не согласна?
— Ты утрируешь.
— Правда? Вообще-то мастер утрировать у нас ты.
Хм, у нас? Ольга скривила губы. С каких пор они превратились в «мы»? Он, похоже, понял причину ее кривой усмешки. Но исправляться не стал.
— Почему ты не общаешься с родителями?
Он произнес это так, словно они уже обсуждали эту тему сотни раз. Такой неожиданный поворот темы сбил Ольгу с толку. Понятно, что он собирал о ней информацию, но это-то какое отношение имеет к делу?
— Так, дела семейные.
— Очень семейные? Не хочешь рассказать?
— С чего вдруг? Ты мне брат или сват? Удивительно, что ты еще сам не докопался.
Резкость ее, конечно же, обуславливалась болезненностью темы. И он, и она понимали это. Она не знала, куда деть руки от нахлынувшей нервозности, а он лишь следил глазами за ее беспорядочными движениями.
— Это нас напрямую не касается. Но чисто по человечески интересно. Ты не похожа на подростка-истеричку, чтобы убегать из дому без серьезного на то повода.
Он выпустил дым в сторону. Она взяла сигарету из его руки и тоже затянулась. Он молча наблюдал. Интимный и неожиданный жест. Зачем? Она почувствовала головокружение. Она давно не курила. Никотин теплой струей рассеялся в легких, проник в кровь и немедленно ударил в голову.
— Может, и был повод. Но все это чепуха.
— Твое любимое слово.
— Еще есть «несомненно».
— Не заметил.
— Плохо наблюдаешь.
— Так в чем дело?
— Решил во что бы то ни стало докопаться?
— Не хочешь?
— У меня есть духовник. Ему и рассказываю.
— Который Дмитрий?
— Возможно.
— Неважный духовник.
— Почему?
— Имеет личную заинтересованность.
— Неправда. Он пытался меня примирить.
— И тем не менее ты все еще живешь у него.
— Не у него, а с ним. Мы вместе снимаем квартиру.
— Почему не отдельно?
— Может быть, скоро. Послушай, — нагнулась она к нему. — А тебе-то что? Ну вот какая тебе разница?
— Никакой.
Он был невозмутим. Но глаза улыбались. А она бесилась от его легкой насмешки.
А потом, позже, когда она проигрывала, словно пластинку, в голове этот разговор и пыталась понять, где они перешли грань служебных отношений, она подумала, что зря не рассказала ему. Что ей до смерти хочется рассказать ему. Не потому, что ожидала, что его мнение что-то изменит. Потому, что… может быть… не наверняка… но все же он увидит в ней нечто большее, чем беспринципную карьеристку. Увидит человека, которому может быть стыдно за поступки матери, стыдно за чужую боль.
И она рассказала. При первой же возможности.
— И что ты думаешь делать? — спросил он обыденным тоном, словно она рассказала о неудачной покупке.
— В смысле? Я вроде бы уже сделала, что хотела сделать.
— Ну, это ты просто ушла от ответственности, вот что сделала. Выбрала очень простой путь. Да еще и гордишься тем, что осудила мать. Это самое легкое, знаешь ли, осудить и хлопнуть дверью.
— А за что я ответственна, спрашивается?
— Ты ведь считаешь, что мать не права, тебе стыдно за нее, тебе жаль ребенка того, я правильно говорю?
— Пока — да, — нехотя согласилась она.
— Но что-то же надо делать.
— Например?
— Найти ее не хочешь?
Ольга замерла. Родионов смотрел, как она не мигая смотрит на него, и прикидывал, через сколько минут она согласится. Он успел ее неплохо изучить. И браваду, и гордыню, и максимализм, и то, что скрывалось за ними. Он был старше ее на десять лет. Не много и не мало. Вот только для чего ни много ни мало? Само собой разумеется, он не собирался заводить с ней отношения, выходящие за пределы деловых контактов. Во-первых, инструкции таковы (но кто их не нарушает?), во-вторых, он и сам считал, что так разумнее. Девушка была со странностями, конечно. Изучив историю ее жизни, лежащую на поверхности, он представлял ее отнюдь не так, как она сама видела себя. Ему казалось, что у нее как раз нет четкой линии и цели в жизни. Все, что она называла целями, было столь размыто, она не могла бы дать ни одного обоснованного ответа, зачем ей надо то, к чему она стремится, какую ценность для нее это имеет. Ну вот взять ту же НПО, за которую она так цепляется. Шарашкина контора, выуживающая информацию в регионе, откупаясь жалкими подачками населению. В принципе, когда они под контролем, пусть себе работают. Без них и этих подачек бы не было, в конце концов. Родионов это понимал прекрасно. По большому счету, он интересовался ими совершенно по другому поводу. Ему нужна была Панова, у его работодателей намечались определенные планы, и они подыскивали персонал для их реализации. Подбором «кадров» занимался Родионов, подопечных было много, и Ольга казалась одной из подходящих кандидатур. Она не питала иллюзий по поводу гуманитарных организаций. Она видела в этой работе только лишь карьеру. Она была достаточно амбициозна, чтобы не делать шаги в сторону от намеченной линии, и ее было достаточно легко убедить в необходимости иных поступков, если подвести их под достаточно обоснованную базу. Будь это другая НПО, она вела бы себя так же, пожалуй. Пожалуй. Вот тут Родионов немного спотыкался в выводах. Тут он не знал — то ли разочарование в ее организации делает ее равнодушной и поверхностной в работе, то ли она сама по себе такая. Потому что если второе — она идеальный материал для работы. Куда ее ни определи — она сделает все, что требуется. А если первое — то, поверь она в другие идеи, может загореться и плюнуть и на Родионова, и на всех других ему подобных.
Предложение найти ее брошенную сестру пришло ему в голову спонтанно. Он убеждал себя, что просто использует возможность закинуть очередной крючок, услуга за услугу. Но ведь на самом деле Ольга и так делала все, что он просил, его никто не обязывал идти на столь личные услуги.
Ольга искала в его взгляде хоть какие-то нотки личного участия. Она не понимала, что происходит.
— А что, ты сможешь найти ее? Она где-то далеко.
— Я не могу ничего обещать. Но могу попытаться.
Она нервно забарабанила пальцами по столу, потом потерла кончик носа.
— И что это даст? Я ведь не смогу ей даже в глаза посмотреть.
— Если найдется, тогда и решишь, что с этим делать. А пока у тебя выбора нет, как я понимаю. Разве что мучить мать.
— Почему мучить? Ты считаешь, она не сделала ничего плохого?
— А мне откуда знать? Свечку не держал, обстоятельств не знаю. Тебе решать.
— Чепуха. У отказа от ребенка не может быть обстоятельств. Это нельзя прощать.