Гавань разбитых ракушек

Муратова Ника

Ольга выдвинула все ящики. Семейные фотографии вперемешку лежали в ящиках, дожидаясь, когда их кто-нибудь рассортирует. Но ни у кого не доходили руки. Ольга перебирала их и раньше и знала почти наизусть. И на этот раз все оказалось знакомым, ничего нового. Она и сама не знала, что искала. Письмо? Записку? Фотографию? Бесцельно перебирала все подряд, вытряхивала старые тетрадки, книги, конверты. Ничего не нашла. Стала складывать все обратно, внезапно устыдившись своей подозрительности. Что она, собственно, искала? Один из конвертов задержал ее внимание. Она его уже просматривала,

но вернулась вновь — фотография смуглой улыбающейся девочки лет семи-восьми ее несколько удивила. Ребенок одной из старых знакомых по учебе, скорее всего. Мама заканчивала Университет дружбы народов имени Патриса Лумумбы, у нее было множество знакомых самых разных цветов. Девочка была чернокожей, с кудрявой черной копной волос, собранных в пучок, слегка расширенной переносицей и карими глазами. Чуть полноватые губы на худеньком лице придавали лицу капризное выражение. Типичное африканское лицо. И все же… Это казалось бредом, но все же она была чем-то похожа на нее, Ольгу, в детстве. Несмотря на все различия, Ольга не сомневалась, что сходство налицо. Особенно с мамой. У нее, Ольги, было много отцовских черт, а вот у девушки на фотографии на первый план выступали мамины.

Ольга прикрыла глаза руками, пытаясь успокоиться. Наверное, это ее больное воображение. Еще эта Димкина шутка насчет второго «Я» и двойной жизни. Странным было еще то, что конверт, пустой, ненадписанный, лежал поверх всей кучи бумаг в ящике. Значит, именно его мать положила туда, когда вошла Ольга. На обратной стороне фотографии тоже не было надписи.

Ольга взяла снимок двумя пальцами, словно он был прокаженный, и положила на стол перед собой. Не обращая никакого внимания на половину двенадцатого ночи, она позвонила Димке.

— Я что-то нашла, — прошептала она.

— Что? Кто? Что случилось?

Димка, паразит, уже спал. Она тут вся извелась, а он спит! Ее этот факт так возмутил, словно все на свете должны были переживать вместе с ней.

— Я нашла фотографию. Я думаю, это она звонила.

— Да кто она, Оль? Какой ты травки накурилась?

— Да брось ты, прекрасно знаешь, что не курю. Я нашла фотографию девушки, которая звонила.

— Откуда ты знаешь, что это она? Там что — написано?

— Нет. Но она похожа. На мать очень похожа. И мне кажется, что и голос той девушки тоже был похож на мамин, интонациями. Теперь понимаешь?

— Нет.

— Значит, ты тупой, Димыч, — выдохнула Ольга.

Он не обиделся. Он привык к ее резковатым комментариям и не обращал на них внимания.

— Может, и тупой. И точно спать хочу. Чего и тебе желаю.

— Ты же сам говорил, — продолжала она заговорщически шептать.

— Что?

— Ну, про двойную жизнь, про второе «Я».

— Панова, я не знаю, какие тараканы у тебя в голове, но тебе надо лечиться. И выспаться. У тебя крыша совсем поехала. Ты притягиваешь за уши обстоятельства и пытаешься сделать сумасшедшие выводы. Вот ведь делать больше нечего. Так скоро обнаружишь, что ты — инопланетянка.

— Ладно, Димка. Иди храпеть.

— А ты?

— И я. Если…

Она замолчала, прислушалась к звуку поворачиваемого ключа в двери.

— Кажется, мама пришла. Ну пока, до завтра!

Она бросила трубку и схватила фотографию со стола. Мама вошла в спальню и удивленно застыла на месте. В такой час Ольга обычно спала, а не сидела в ее спальне, у тумбочки, зажимая что-то в руке за спиной.

— Ты что это?

— Привет. Мама.

— Привет. Случилось что?

— У меня — нет. А у тебя?

— И у меня — нет.

Мать говорила медленно, оглядывая обстановку вокруг. Цепкий глаз приметил чуть выдвинутый ящик трюмо. Взбудораженный вид Оли. Горящий взгляд.

— Ты что-то потеряла?

— Не знаю. Ты мне скажи.

— Оля, я устала, уже поздно, и я не понимаю, чего ты от меня хочешь.

Мать выглядела раздраженной и слегка захмелевшей, даже щеки разрумянились. Обычно она не пила на работе.

— Кто тебе звонил сегодня утром?

— А мне откуда знать? Спросила бы, если так интересно.

— Она не сказала. И она звонила не первый раз.

— А это ты с чего взяла?

Мать выглядела напуганной. Самообладание не спасало ее. И чем тревожнее становились глаза матери, тем больше распалялась Ольга и начинала верить в свои самые невероятные домыслы.

— Я уверена. Она звонила много раз. И у нее, мама,у нее — твой голос!

— Да что за чушь ты несешь!

— А что ты кричишь? Чего ты боишься?

Они стояли друг против друга, мать и дочь, одинакового роста, с одинаковым ореховым цветом волос и удивительно похожим упрямым выражением лица. Обе накалены до предела. Казалось, вот-вот — и одна из них сорвется.

— Оля, успокойся! С чего ты так завелась?

— Кто это?

Ольга вытянула вперед руку с фотографией. И тут у матери сдали нервы. В совершенно нехарактерной для нее манере она резко опустилась на пол, побледнела и стала плакать. Это было настолько неожиданно и необычно для матери, что Ольга испугалась.

— Мама, мам!

Она присела рядом с ней на корточки и положила руку на плечо.

— Ну что ты? Ну, мам!

— Что случилось?

Обе женщины вздрогнули и подняли головы. В дверях спальни стоял заспанный отец и тревожно, щурясь от света, всматривался в своих девочек, как он их называл. Оля сглотнула слезы и покосилась на мать. Та закрыла заплаканное лицо руками.

— Марина?

Она махнула рукой, не поднимая головы. Иди, мол. Не вмешивайся.

Благодушный отец привык не вмешиваться в девчоночьи дела, но обычно рыдала дочь, а мать успокаивала, а тут было, похоже, наоборот.

— Ты не заболела?

Мать подняла опухшее лицо.

— Да нет, Гош, климакс проклятый, нервы ни к черту. Ты же знаешь. Ты иди, иди. Я сейчас успокоюсь.

— Выпей что-нибудь.

— Обязательно. Как раз собиралась. Оля, принеси мне пустырник, он на кухне.

Оля вышла, прикрыв за собой дверь. Она ощущала себя напуганной. Было совершенно очевидно, что она прикоснулась к какой-то страшной тайне, к чему-то, что молниеносно выбило маму из колеи. Ей жутко хотелось знать всю правду, но в то же время она чувствовала, что правда такова, что легче ей от нее не станет.