Гавань
Шрифт:
Может быть, Молли видит что-то на моем лице. Она спрашивает притворно небрежным тоном:
— Как у тебя вообще дела с ним?
— Что ты имеешь в виду?
— Я не знаю. Ты мне скажи. Просто в последнее время у него, кажется, стала более пружинистая походка, и всякий раз, когда он заходит повидаться со мной, создается впечатление, будто он вот-вот улыбнется.
Я хмурюсь. В последние дни Джексон казался мне примерно прежним. Только по ночам мы чаще занимаемся сексом.
— Джексон не улыбается.
— Я знаю!
Я снова закатываю ей глаза и останавливаю себя от чрезмерно острой реакции.
— Ничего не намечается. Тебе все мерещится.
— Ладно. Может быть, — она не выглядит убежденной.
— Ты действительно думаешь, что я влюблюсь в такого жесткого, стоического мудака, как он?
— Я думаю, ты очень хорошо его знаешь, — крайне тихо говорит Молли. — И поэтому ты знаешь, что в нем есть нечто гораздо большее, чем это.
В этом она права. Я знаю, что он — нечто большее, чем показывает миру. Точно такой же, как и я сама. Точно такой же, как и все, кто все еще пытается выжить в компостной куче, в которую превратился этот мир после Падения.
Я прочищаю горло.
— В любом случае, это не имеет значения. Прямо сейчас единственное, о чем я забочусь — это о том, чтобы тебе стало лучше. Если мне придется еще раз отправиться за антибиотиками, я это сделаю.
Выражение ее лица меняется.
— Я не хочу, чтобы ты рисковала своей жизнью ради меня, Фэйт. Я не хочу, чтобы кто-либо это делал. Все в порядке, просто отпусти меня.
Мое горло сжимается так резко, что становится больно. Я едва могу проглотить ком.
— Перестань нести чушь. Я не собираюсь тебя отпускать.
***
Я расстраиваюсь, когда ухожу от Молли, и не хочу ни с кем разговаривать, поэтому вместо того, чтобы помогать в саду или со стиркой, я бреду на кухню, где все еще стоит немытая посуда после завтрака.
Предполагалось, что этим займется Лэнгли, но ее вызвали помочь со стиркой, где им понадобилась дополнительная пара рук. Поскольку что-нибудь бездумное — это именно то, что мне сейчас нужно, я наливаю воду в одну из раковин, добавляю немного мыла и принимаюсь за работу.
Я заканчиваю примерно половину работы, когда не могу удержаться от воспоминаний о том, что сказала Молли в конце. О том, чтобы отпустить ее. Я смотрю на раковину, мои руки погружены в мыльную воду, и я закрываю глаза, борясь с волной эмоций, которая накатывает на меня.
Если бы мне было шестнадцать, я бы залилась беспомощными слезами, но сейчас я не плачу. Я вообще не плачу.
Я не уверена, что вообще способна заплакать.
Мне вдруг захотелось, чтобы сейчас была ночь. Чтобы я могла быть с Джексоном. Почувствовать его дыхание, его тело, его руки.
Это часть проблемы, когда дело касается регулярного секса с ним. Я начинаю нуждаться в
Я пытаюсь взять себя в руки, когда чувствую чью-то руку на своей спине.
Люди не прикасаются ко мне. Никто больше не прикасается ко мне, кроме Джексона, и то только в темноте спальни. Поэтому ощущение руки на моей спине заставляет меня ахнуть и дернуться.
Это Джексон. Стоит рядом со мной, положив свою большую ладонь мне между лопаток. Он не встречается со мной взглядом, и это единственная причина, по которой я не отстраняюсь.
Мне нравится чувствовать его руку. Это ненавязчиво. Поддерживает. Придает мне сил, и я нуждаюсь в этом. Мне это необходимо.
Так же сильно, как мне необходимо, чтобы он трахал меня каждую ночь.
И это гораздо страшнее, чем все остальное.
Я стою совершенно неподвижно, внутренне содрогаясь и не в силах отстраниться, пока он, наконец, мягко не спрашивает:
— Как она?
Я качаю головой.
— Нехорошо. Мы потеряем ее, если не получим лучшие антибиотики.
Джексон отвечает не сразу, но природа этого молчания иная. Он собирается возразить. Я знаю это и осторожно отодвигаюсь от его руки.
— Мы должны пойти, — выдавливаю я из себя. — Мы должны.
— Ты действительно хочешь рискнуть двумя нашими жизнями в призрачной надежде, что мы, возможно, сможем спасти одну? Что это за математика такая?
— Это не математика! Она — личность. Она человеческое существо, и она была одной из нас с самого начала. Я не позволю ей умереть, если мы можем что-то сделать, чтобы спасти ее.
— Ты понятия не имеешь, может ли эта вылазка спасти ее, но ты все равно хочешь это сделать, — теперь он суров. Сердит. Я слышу это в его мягком голосе и вижу в глазах, которые, кажется, с каждым мгновением становятся все более серыми.
— Да, я все равно хочу это сделать. Я говорила тебе. Я не собираюсь просто позволять ей умереть. Я не могу.
— Ты потеряла своих маму и папу, Брэда, Рикки, Грету, Даниэль, Монику, Стивена и по меньшей мере двадцать других наших людей здесь. Но теперь ты готова пойти на иррациональные меры, чтобы спасти одну из них?
Я дрожу. Заметно. Я знаю, что Джексон это увидит, но, похоже, ничего не могу с собой поделать.
— Да. Меня не волнует, что это иррационально. Я должна это сделать.
— Тогда скажи мне почему.
Я смотрю на его напряженное, влажное лицо.
— Скажи мне, — хрипло произносит Джексон. — Скажи мне сейчас.
Я открываю рот в ответ на его настойчивость, но, по правде говоря, я понятия не имею, что сказать. Понятия не имею, как объяснить принуждение, которое продолжает толкать меня на это, хотя я никогда раньше не поступала так опрометчиво.