Гавани Луны
Шрифт:
Мы, я, и мой член, хотим тебя, – сказал я.
У него нет души, – сказала она.
Само собой, это же просто кусок мяса, – сказал я.
Я о Дьяволе, милый, – сказала она.
Дьявол, мысленно взмолился я Ему вновь. Привези мне женщину, дай мне кусок сладкой, скользкой мохнатки, раздвинь передо мной ноги женщин, и я сделаю ради тебя все, что угодно. Разрежу чужое нутро, окропив кровью землю под красным светом Венеры, к примеру. Дьявол, пришли мне ее. Приди, воззвал я Любу. Приди ко мне. Я представил себе, что она муха, а я – паук, обклеивший ее своей слюнявой паутиной. Я потянул этими струнами ее неподатливое тело к себе. Всей силой своего
Ну.. – сказала она.
Не стану настаивать, – медовым голосом сказал я.
Что у вас вообще происходит? – спросила она вдруг.
Мне кажется, она уехала надолго, – сказал я.
Думаю, она бросила меня, – признался я, наконец.
И это вогнало тебя в депрессию, – сказала она.
Понятно теперь, почему мне приснился этот сон, – сказала Люба.
Видимо, ты так сильно хотел убить ее за то, что она тебя бросила, что твое желание материализовалось и проникло в меня.
Я бы с удовольствием проник в тебя сейчас, – сказал я.
Пошляк, – сказала она.
Тебе это всегда нравилось, – сказал я.
Сучка, – сказал я.
Грязная потаскушка, лживая кошелка, – сказал я.
Прекрати, – сказала она.
Заткнись, проститутка, – сказал я.
Заткнись и слушай, что тебе говорят, – сказал я.
Снимай свои чертовы трусики, надевай свое лучшее платье и приезжай сюда, чтобы подползти к дверям моего дома на коленях, дрянь, – сказал я.
Поче… – сказала она.
Без разговоров, – сказал я.
Она замолчала по-настоящему. Я, безусловно, рисковал. Кто знает, может быть ее привычки за эти пять лет изменились? Но нет.
Ох, я вся теку, – сказала она жалобно, но уже с долей игривости.
Зачерпни между ног и размажь по лицу, – сказал я.
Или подожди, и я сам это сделаю, – сказал я.
Гребанная потаскуха, – сказал я.
Мое лицо горело, в ушах было ощущение высоты в пять километров над уровнем моря, и кровь шумела, как при высоком давлении. Я не очень-то понимал, что говорю. У меня начинался обычный гон, в самом его зверином смысле. Я дико хотел трахаться, и, если бы на моем пути к женской дыре встал человек, убил бы его.
Впрочем, мы так и поступаем, правда ведь?
Хватит, а то я сейчас кончу, – сказала она.
Давай, – сказал я.
Приезжай, дрянь, – велел я.
Она вновь замолчала.
А я сосредоточился, и стал выкликать ее, словно испорченная женщина – бурю.
Я представил себе кровь Любы океаном, а себя – злым колдуном, взятым в путешествие ничего не подозревающими испанцами к Эльдорадо. Если бы они узнали, что я делаю по ночам, то сожгли бы меня в клетке с соломой, прицепив ее к носу корабля. Но они крепко спали. И я бродил по ночным палубам, поскрипывающим и пошатывающимся, и лил кровь крыс на плещущиеся в трюмах воды. На следующий день разражался ураган и экспедиция сходила на нет. Я плескал колдовским пометом в кровь Любы и звал ее воды к себе, словно я был Луна, и она – Океан. Я сжал зубы и кулаки, так крепко, что из-за нестриженных вторую неделю ногтей на моих ладонях выступили кровавые полумесяцы. Я представлял, что зажал в них складки ее мохнатки, и властно распоряжался ими по своему смотрению. Люба прерывисто молчала. Я распалился и вонзил в ее мохнатку сто тысяч раскаленных крючьев. Развернул ее, словно нелепый мясистый цветок, и подвесил в сумрачной шахте. Повиси– ка здесь, милая, прошептал я, и оставил ее стекать каплями белесой слизи на соляные полы. Давай, подумал я. Приди ко мне. Я больше, и, согласно закону притяжения, ты должна быть влекома ко мне. Падай на меня. Обрушься. Давай, сучка, велел я ей в мыслях, и, глядя на себя в зеркало, величаво выпрямился.
Прекрати, – сказала она вдруг.
Что? – показно удивился я, не ослабляя хватки,
Мне почему-то очень сильно захотелось тебя видеть, – жалобно сказала она.
Теперь молчал уже я. Дело было сделано. Я посеял в ней лихорадку своего желания. Слюнявый поцелуй оспы, вот что я передал ее слизистым оболочкам в то время, как она раздумывала у телефона, ехать ли ей ко мне, и куда запропастилась Рина. Мы, кстати, вспомнили о ней одновременно.
Но что ты сделал с Риной? – спросила она.
Клянусь тебе, – поклялся я с чистой совестью, – я не знаю, где Рина.
Стал ли бы я звать тебя сюда, если бы она была тут? – сказал я.
Не знаю, – жалобно сказала она, – мне так отчетливо привиделось во сне, что на твоей кровати лежит мертвая девушка…
Скажи мне честно, ты убил ее? – спросила она.
Я все равно приеду, – посулила она.
Нет, – сказал я, – я не убивал Рину и даже не знаю, где она.
Она сорвалась черт знает куда, и сейчас, наверняка, спит в постели в тремя мужиками, вся в засохшей сперме, – предположил я.
Ее нет дома вот уже четвертый день, а выяснять, где она, у меня нет ни малейшего желания, потому что я опустошен, – признался я.
А кровать? – спросила она.
На моей кровати нет Рины, – сказал я устало.
Хорошо, я уже выхожу, – сказала она.
Надень чулки, – сказал я вспомнив кое что.
Я легла в них, и еще не снимала, – сказала она.
М-м-м, – сказал я,
Мой любимый мужчина, – сказала она.
Скорее, – сказал я.
Положив трубку, и оглянулся, наконец, на нашу огромную кровать. Увиденное меня не удивило, хотя и потрясало еще раз. И Люба и я были правы.
Там действительно не было Рины.
Но там была девушка. И она действительно была мертва.
И, боюсь, я имел к этому кое-какое отношение.
13
– Откуда ты здесь взялась? – спросил я ее проформы ради.
После чего приоткрыл лицо девушки, до тех пор спрятанное под краем одеяла – с золотыми лунами и синим ночным небом, такой рисунок выбрала сама Рина, он будил какие-то ее детские воспоминания, – и всмотрелся, не останавливаясь взглядом ни на чем конкретно. Кажется, тонкие черты лица. Серое, – словно бумага, из которого осы делают свои гнезде, – лицо. Это значит, что жизнь ушла давно, не меньше чем десять-двенадцать часов назад, вспомнил я. После чего подумал – не мешало бы вызвать полицию. Правда, всего лишь подумал. Я не боялся объяснений, которые неизбежно предстояли. Я просто не хотел начинать всю эту суету. Как только я положу трубку, знал я, у моего дома завизжат тормоза, и начнется кутерьма: в комнатах будут ходить люди, по стенам станут жаться фотографы криминальной хроники, начнется бюрократическая тягомотина, и освобожусь я, в лучшем случае, через день.