Гай Иудейский

Иманов Михаил Алиевич

— А ты, значит, хорошо все понял, — в том же тоне продолжал я, — если следил, чтобы не поняли они?! Ну, говори же!

— Нет… то есть да…

— Ах, вот как! А знаешь ли ты, несчастный, что ты проник в важную государственную тайну? Скажи, кто-нибудь позволял это?

— Я думал… — побагровев, пролепетал он и жадно схватил ртом воздух.

— Ты думал. А кто тебе позволил выходить из помещения? Вот я прикажу придушить тебя здесь же, тогда ты поймешь, что такое государственная тайна и кто ты сам такой есть, чтобы быть ее обладателем. Да ты просто заговорщик, и тебе место не на празднике, а на перекладине!

Он, разумеется, был не виноват, но мне необходимо стало

отвести душу. Неожиданно он упал передо мной. Даже не упал, а рухнул — сначала на колени, а потом просто лег на пол. Все тело его сотрясала дрожь. Он был толст, с мясистым лицом, и мне показалось, что его хватит удар. Это оказалось бы очень некстати сейчас. И хотя я был так раздражен, что мне хотелось пнуть его ногой, я нагнулся, взял его под мышки и помог подняться. Он оказался очень тяжел, и, когда он наконец встал на ноги, а я отпустил его, я сам дышал тяжело и, наверное, как и он, покраснел лицом. Он все что-то порывался сказать мне, но губы его дрожали, в углах их выступила пена, и он смог воспроизвести только невнятные междометия.

— Успокойся, — говорил я ему более с досадой, чем успокоительно, — никто тебя не тронет. Ты будешь вознагражден, я сделаю тебя начальником над всеми хорами империи. Успокойся, ты слышишь меня?

Он слышал, поминутно кивал (но, может быть, просто тряс головой) и наконец смог выговорить:

— Я хотел… хотел…

— Да, да, я знаю, — успокоил я его, — ты все правильно хотел, это я не понял тебя. Иди же, иди и делай, что делал, — завтра праздник.

Я крикнул слуг и велел отвести его в помещение, где находился хор. Слуги взяли его под руки, повели к двери. Он скреб носками сандалий по полу и все порывался обернуться и сказать мне что-то.

Когда его вывели, я с грустью подумал, что убиваю все, к чему ни прикоснусь.

Наступил день праздника. С утра я чувствовал себя разбитым, хотя проспал довольно много. Все мне казалось, что я не сделал чего-то важного, и никак не мог сообразить чего. Понял только к полудню, когда ко мне пришел Сулла показаться в одежде императора. Не помню, звал я его или нет, но встретил его если и не с откровенной радостью, то по крайней мере вполне благосклонно. Он был в парике, гриме (в этот раз грим был наложен аккуратно), подобранный, строгий. Я осмотрел его внимательно, нашел, что он совсем на меня не похож, но сказал обратное: очень даже похож. Он ничего не ответил, а только кивнул. Я еще раз напомнил ему весь порядок действий и где буду ждать его, когда все, закончится. Он снова кивнул — он явно не хотел говорить со мной. Что ж, нам в самом деле говорить больше было не о чем, и я отпустил его жестом руки.

А вот когда он ушел, я вспомнил, что же мне нужно было сделать, что томило меня с самого утра. Дело в том, что я поручил Сулле (кому же еще я мог это поручить!) позаботиться о лошадях, провизии и обо всем, что нам понадобится в пути. Он договорился с неким продавцом, и мальчик, сын последнего, должен был ждать нас ночью в условленном месте, на той стороне Тибра, с лошадьми и поклажей.

Но вот теперь, увидев Суллу, я понял, что этот вариант мне не подходит и я сам должен позаботиться о своем уходе. Пусть первый вариант останется запасным, на всякий случай. Мало ли что может произойти!

Я взял охрану и выехал из дворца. Через час мы были на моей загородной вилле. Я отправил слуг, остался в комнате один и переоделся в одежду горожанина, которую, тоже на всякий случай, уже давно хранил там. Выйти незамеченным не составило большого труда: я хорошо знал свою виллу, а солдаты знали ее значительно хуже. Тогда же я подумал, что и убийца мог бы проникнуть внутрь достаточно легко, и,

значит, моя жизнь при всей моей власти и при всей мощи империи, которая меня оберегала, стоила не очень дорого.

Довольно быстро я добрался до окраины города, нашел торговца лошадьми, сказал, что мой хозяин поручил мне купить лошадей, немного провизии и кое-что из того, что может понадобиться в пути. Торговец усмехнулся и спросил: далеко ли собрался ехать мой хозяин? Я понял, что он имел в виду, и сказал то, что он от меня ждал:

— Когда дома жена, до любовницы всегда путь неблизкий.

Мой ответ понравился торговцу, и он сказал, что может устроить все сам, и назвал цену. Цена была смехотворной, но я отчаянно торговался. Наконец мы сумели договориться, и он обещал ждать меня на южной окраине города в таверне «Три гладиатора». Он был очень доволен сделкой, по-видимому, решил, что прилично надул меня. И я, в свою очередь, принимал довольный вид, показывая ему, что получил все за бесценок. Он проводил меня до дверей, дружески похлопав по плечу на прощанье. Разумеется, он посчитал меня полным идиотом.

Я не боялся быть узнанным. Во-первых, кто же мог подумать, что император разгуливает без охраны в самом скромном платье, во-вторых, никто из людей, обитающих в этой части города, никогда не видел императора близко. Кроме того, я помнил, как мы когда-то свободно шатались по притонам с Эннией, и никому не пришла в голову мысль, что мы не те, за кого себя выдаем.

На обратном пути, правда, случился небольшой сбой: меня задержала у виллы моя же собственная охрана. А так как она состояла из солдат легиона, а не из гвардейцев, то некоторое время ушло на выяснение моей личности. Когда я было властно заявил, что я император, а потом попытался уйти, один из солдат больно схватил меня за руку и отшвырнул назад. Пришедшие начальник караула и управляющий виллы освободили меня. Я подошел к солдату, который так грубо обошелся со мной. Он был бледен и смотрел на меня неподвижно. Неожиданно для всех я поблагодарил его за службу и сказал командиру, что солдат достоин повышения. Все облегченно улыбнулись, кроме солдата, испуг которого, по-видимому, оказался слишком велик. Я подумал, как он в старости — если сумеет дожить до преклонных лет — будет рассказывать внукам, что смело отшвырнул самого императора, когда тот попробовал ему перечить.

Некому было спросить меня, как я вышел из дому и почему расхаживаю в такой одежде, — все-таки у императора есть свои преимущества: ему на задают неприятных вопросов.

Мы вернулись в Рим только с наступлением сумерек. Народ уже толпами валил за город, и мы не без труда добрались до дворца. Здесь меня уже дожидались Туллий Сабон с командирами когорт, сенаторы и прочие. Я ласково заговорил с Туллием, улыбнулся командирам, но все они смотрели на меня настороженно. Туллий спросил, кто будет сопровождать меня к месту праздника: они или солдаты легиона? Я сделал удивленное лицо:

— Не понимаю твоего вопроса, мой Туллий. Разве римский император уже лишился гвардии? Разумеется, преторианцы, и ты будешь идти рядом со мной.

Туллий смотрел на меня излишне внимательно, соображая своим неповоротливым умом, нет ли тут подвоха. Чтобы успокоить его, я добавил:

— Мы будем стоять полночи на расстоянии нескольких шагов друг от друга. Еще никогда римские императоры не ставили гвардию столь высоко.

На его лице промелькнуло нечто похожее на высокомерие. Наверное, он полагал, что обманул меня. Но не это было главным. А главным было то, что тщеславие Туллия оказалось сильнее разума, ощущения опасности: даже похвала того, кого он так ловко обманул, была ему приятна.