Гай Мэннеринг (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
— По правде говоря, я даже никогда не видел тетерева, если не считать чучела в Кесвикском музее [160] .
— Ну, конечно, об этом даже по вашему южному выговору догадаться можно. Просто диву даешься, но англичане, что сюда приезжают, верите ли, никогда почти тетерева не видали. А знаете что? Человек вы хороший; так вот, приезжайте-ка сюда ко мне — к Дэнди Динмонту в Чарлиз-хоп, и вы здесь на тетерева поохотитесь, да заодно и мяса его отведаете.
— Ну разумеется,
160
Кесвик — городок в графстве Камберленд.
— Как-нибудь? А что, у вас сейчас времени, что ли, не найдется прямо туда поехать? Вы что, верхом?
— Нет, я иду пешком, и если эта славная лошадка ваша, то мне за вами не угнаться.
— Ясное дело, четырнадцать миль в час, как она, вы не сделаете. Но к ночи до Рикартона вы все-таки доберетесь, а там есть постоялый двор, да можно заночевать и у Джона Грива в Хьюхе… Там-то вас примут хорошо. А я как раз собираюсь сейчас к нему заехать да выпить с ним по рюмочке. Я ему скажу, что вы зайдете… Или погодите… А ну-ка, хозяйка, может для этого господина найдется какая лошадка, а я ее завтра чуть свет с кем-нибудь пришлю?
Но оказалось, что лошадь была в поле и не очень-то просто было ее поймать.
— Ну, значит, ничего не поделаешь. Все равно завтра непременно приходите. А теперь, хозяйка, я поеду, чтобы засветло успеть в Лидсдейл, а то темно станет, а у ваших болот слава не больно хорошая.
— Как это вам не грех, мистер Динмонт, так о наших местах говорить. Уверяю вас, что после случая с купцом Саони Каллохом, тогда еще за него Раули Овердиза и Джока Пенни наказали, года два тому назад, на дорогах у нас тишь да гладь. В Бьюкасле больше никто на такие дела не решится. Народ у нас теперь пошел честный.
— Как бы не так, он честным тогда будет, когда рак свистнет, а тот пока еще свистеть не собирается. Так вот, хозяюшка, я объехал уже чуть ли не все графства Гэллоуэй и Дамфриз, был в Карлайле, а сейчас возвращаюсь с ярмарки в Стейнщибэнке, и не очень-то приятно, если тебя почти у самого дома обчистят. Поэтому надо ехать.
— Ты что, был в Дамфризе и в Гэллоуэе? — спросила старуха, курившая у очага, которая все это время молчала.
— Был, тетка, и порядочный кончик проехал.
— Тогда тебе, стало быть, известно такое место — Элленгауэн?
— Поместье Элленгауэн, это что мистеру Бертраму принадлежало? Знаю, как же. Третья неделя уж пойдет, как лэрд умер.
— Умер! — сказала старуха, уронила трубку, встала и зашагала по комнате. Умер! А ты это наверно знаешь?
— Как же, — ответил Динмонт, — там ведь невесть что творилось. Ведь он в тот самый день умер, когда дом и все добро продавали. Тут и торги приостановили, и многие на этом деле убытки понесли. Говорили, что он был последний из их рода, и жалели его: сейчас ведь в Шотландии людей благородных совсем мало осталось.
— Умер! — повторила старуха, в которой наши читатели уже, должно быть, узнали Мег Меррилиз. — Умер! Ну, раз так, счеты наши окончены. Так ты говоришь, что и наследника после него не осталось?
— Ну да, из-за этого-то его имение и продали; а был бы наследник, — так, говорят, продавать не дали бы.
— Продали! — вскрикнула цыганка. — А кто же это чужой посмел купить Элленгауэн? Кто же это так уверен, что мальчик не найдется и свое добро обратно не потребует; нет, кто посмел это сделать?
— Да вот.., есть тут такой, писарь, что ли, Глоссин; сдается, его так зовут.
— Глоссин, Гибби Глоссин! Да я ведь его сколько на руках таскала, мать-то у него вроде меня была! И это он посмел купить имение Элленгауэн! Боже ты мой, чего только не творится на свете! Я лэрду действительно зла желала, но такого разорения — нет, у меня этого и в мыслях не было. О горе мне, о горе!
На минуту замолчав, она, однако, загородила рукой дорогу Динмонту, который сначала было заторопился, но, видя, с каким интересом она его слушает, добродушно стал отвечать на ее расспросы.
— Его увидят, его услышат. И земля и воды о нем заговорят, хватит им молчать. А ты не знаешь, шериф здесь все тот же самый, что когда-то был?
— Нет, тому, говорят, дали новое место в Эдинбурге. Ну, прощай, милая, мне пора.
Старуха вышла вместе с ним во двор, и, пока он седлал коня, подтягивал подпругу, надевал узду и привязывал сумку, она забросала его вопросами относительно смерти Бертрама и об участи его дочери; но обо всем этом наш фермер мало что знал.
— А видал ты такое место, Дернклю называется? Это около мили от замка Элленгауэна.
— Да как же, видал, милая, лощина такая есть дикая, и там остатки жилья еще уцелели. Я был там, когда мы обходили землю с одним человеком: он хотел там ферму снять.
— А когда-то славное было место, — сказала Мег, разговаривая сама с собой. — А ты старую иву там видал? Ствол ее совсем пошатнулся, а корни глубоко в земле сидят; под ивой есть ручеек, там я, бывало, на скамеечке сидела и чулки вязала.
«Провалиться бы ей со своими ивами, и со скамеечками, и с Элленгауэном!» подумал Динмонт.
— Знаешь что, любезная, пусти-ка, я поеду; на вот тебе шесть пенсов, лучше возьми да выпей рюмочку, чем тут прошлогодний снег вспоминать.
— Ну, спасибо тебе, добрый человек, теперь ты все растолковал и даже не спросил, зачем я это от тебя выпытывала. Только я дам тебе один совет, и ты ни о чем не спрашивай, а сделай, как я тебе говорю. Тиб Маме поднесет тебе сейчас чарочку на прощание и спросит, какой дорогой ты ехать думаешь — верхом через Уилли или низом через Конскаутарт; назови ей любую, но смотри только, — тут она шепотом, но все же очень внятно сказала, — сам поезжай по другой.