Гаяна
Шрифт:
– Ты еще вздумал прикидываться, негодяй!
– завизжал Бергофф и дрожащими руками стал швырять в ноги Хоутону лежавшие на столе газеты.
– А это что? А это что?..
– приговаривал он.
– Только и всего?
– улыбнулся Боб.
– Это все правда, что там написано. Но я сразу не сказал вам, чтобы сделать приятный сюрприз. Наконец, я журналист, и у меня в крови передавать сенсацию только в газету.
– Болван! Идиот! Ты же привлек в Пито-Као внимание всего мира!..
– Ваша правда. Все это
– Это мой остров, тупица, и я не желаю, чтобы чья-либо нога ступала сюда без моего разрешения, особенно сейчас!..
– вырвалось у Бергоффа.
– Вы боитесь?
– вдруг с ненавистью взглянул на него Хоутон.
– Теперь я знаю, что творится здесь!..
Рыбный король невольно отступил на шаг. Таким он еще никогда не видел Хоутона.
– Я раздавлю тебя, мерзавец!
– с присвистом произнес он.
– Если дело обстоит таким образом, - вспыхнул Боб, - то я принимаю войну! Ты боишься сейчас людей, потому что могут открыться твои махинации с развалиной Джексоном и то, что готовится в лаборатории Дорта.
– Так это ты сообщил по радио?!
– вскричал Бергофф.
– Да, я!
Бергофф извлек из кармана пистолет, но Боб ударом ноги выбил оружие и ухватил миллионера за горло. Бергофф дал ему подножку, они оба упали и сцепились в отчаянной борьбе.
Силы их были примерно равны, и исход схватки мог зависеть от любой случайности. Все же больше возможности победить имел Бергофф, потому что Боб быстро утомлялся. Бергофф скоро понял это и старался всячески вымотать Хоутона, парализовать его волю, используя самые болевые приемы.
Оба понимали, что борьба эта не может закончиться перемирием. Поймав левую кисть Боба, Бергофф резко вывернул ее, вынудив противника застонать от боли и лечь на спину. Пистолет теперь лежал всего в полуметре от борющихся. Бергофф уже потянулся к нему одной рукой, другой продолжая выворачивать слабеющую руку Боба, как вдруг тяжелый удар сзади оглушил его, и он, тупо посмотрев на Хоутона, ткнулся головой ему в плечо.
Секунду спустя Боб поднялся, всклокоченный, в изорванной одежде. Рядом с ним стояла бледная Паола с разбитой бутылкой в руках.
– Не стоило бы тебе ввязываться в это дело, - прерывисто дыша, сказал он.
– Ненавижу это змеиное гнездо, - тихо ответила Паола.
– Теперь бежать! Обоим, - сказал Боб.
– Да, надо.
– Надо, но вместе нам бежать рискованно: может быть погоня… У меня есть другой план… Но сперва надо покончить с этими двумя, - Боб кивнул на бесчувственного Бергоффа и секретаря.
– Прикончить?!
– Ты меня не так поняла. Веревки есть?
Паола подумала, кивнула и выбежала из комнаты.
2
Сознание возвращалось к Бергоффу будто отдельными, разрозненными кадрами из старого, давно позабытого фильма. Связанный по рукам и ногам, он стал ворочать во все стороны головой, в которой еще звенело от сокрушительного удара.
В противоположном углу комнаты, так же крепко связанный, лежал секретарь. Увидев, что Бергофф приходит в себя, он не удержался от горестного восклицания:
– О сэр!
– Вы живы?
– спросил Бергофф.
– Разве это жизнь, сэр, видеть вас в таком состоянии?
– Так освобождайте же меня.
– Увы, сэр. Я к чему-то привязан.
– Черт возьми, я тоже точно прикован к галере.
Впервые в жизни попав в положение, уравнявшее их, секретарь смутился и не знал, как продолжать разговор, чтобы не уронить чести патрона.
– Я трижды звал Паолу, но она почему-то не идет, - пожаловался Бергофф.
– Я полагаю, сэр, что мисс Паола не придет.
– Что ты мелешь, болван!
– Прошу прощения, сэр, но мне показалось, что она разбила бутылку о… о вашу… Извините меня, сэр, я не рискую договаривать до конца.
В углу послышалось пыхтение, треск веревок, затем в адрес Паолы понесся поток отборных ругательств.
Секретарь скромно молчал, чтобы не прерывать хода мыслей своего хозяина.
– Неужели никто так и не зайдет к нам?
– наконец произнес Бергофф.
– Осмелюсь напомнить, сэр, что, согласно вами заведенному порядку, вас запрещено беспокоить.
– Что же, мы так и будем лежать целую неделю?
– Никак нет, сэр. В девятнадцать часов вас освободят.
– Почему именно в девятнадцать?
– На этот час вы вызвали господина Курца, и он…
– О черт! Проклятие этому безмозглому идиоту. Он совершенно не способен нести свои обязанности. А может быть, он придет раньше?
– Не думаю, сэр. Немцы любят точность.
Наступило молчание. Изредка Бергофф справлялся у секретаря о времени, и последний, видя отражение настенных часов в зеркале, почтительно докладывал: «Пятнадцать часов двадцать две минуты, сэр…», а когда он произнес: «Девятнадцать часов», в дверь кто-то осторожно постучал и секретарь ликующим голосом крикнул:
– Да-да, войдите, патрон ожидает вас! Дверь отворилась, через порог переступил Курц и замер с отвисшей челюстью…
Курц перевернул все на острове, но безуспешно: так и осталось тайной, кто послал в эфир радиограмму. Конечно, немец ни на секунду не сомневался в том, что Монти Пирс не догадался и не решился бы ни на этом, ни на том свете сочинить такое, надо отдать справедливость, сильное послание.
Пало подозрение на радиста, но кабатчик Оскар защитил его:
– В ту ночь, о которой вы говорите, парень так напился, что я оставил его ночевать прямо за столом, сэр!