Гайдамаки. Сборник романов
Шрифт:
Гетман Мазепа приказал стародубскому полковнику Ивану Скоропадскому в письме от 30 октября 1708 года начать истребление войск московских. Но тот, посоветовавшись с казаками своего полка, поступил иначе, открыл огонь по шведам, а о письме Мазепы тут же сообщил царю Петру.
Из воззвания малороссийских архиереев ко всему народу:
«…Бывший гетман Иоанн Мазепа изменил и пристал к еретическому королю шведскому, малороссийские отчизны отчуждился, желая оную под иго поддати… Изменник Мазепа за клятвопреступление — буди анафема! Буди проклят!»
Из обращения царя Петра к украинским казакам:
«Можем непостыдно рещи, что никоторый народ под солнцем такими свободами и привилегиями и легкостью похвалиться не может, как по нашей царского величества милости малороссийский, ибо ни единого гроша в казну нашу во всем Малороссийском краю с них брать мы не повелеваем…»
Царь призывал украинцев делать врагу «всевозможные препятствия», «если кто приведет пленного генерала неприятельского, то получит 2000 рублей». За полковника обещано было 1000, за офицеров — «по расчету против чина», а за каждого рядового шведа — по пяти рублей.
Но шведов, как правило, не доводили до царской ставки, хотя армия Карла вдруг начала таять на глазах. Поступали сведения, что в селах солдат и офицеров короля «воруют и закапывают», часто поджигали и дома, в которых шведы останавливались постоем…
Даниил Крман своему сыну Василию (конец ноября 1708 года)
«Дорогой мой сын!
Вот уже месяц, несмотря на страшные лишения и ежечасную борьбу за жизнь, я наблюдаю за тобой в надежде, что ты меня наконец признаешь. Я не мог ошибиться. Ведь это ты, а не кто иной. Раз жизнь нас вновь свела, то почему же ты не хочешь меня признать, да еще в такую трудную годину?
Столица гетмана Батурин сожжена и разгромлена русским князем Меншиковым. Король шведский оказался без артиллерии, на которую надеялся, без провианта и без зимних квартир. Даже мне, человеку не военному, ясно, какие испытания ждут всех нас впереди.
Да и твой покровитель Мазепа привел к королю не все свое войско, а всего две тысячи человек, из которых половина уже разбежалась… Местные крестьяне очень сердиты и убивают всех иностранцев, которые попадают к ним в руки. Недавно я сам чуть не погиб. И не верю, что доживу до весны. Так неужели в эту грозную годину ты не откроешься мне, не скажешь, почему ты здесь, не разделишь со мной все превратности злой судьбы?
Если я в прошлом виноват перед тобой, то готов искупить вину, как бы тяжко это искупление ни было.
Любящий тебя отец».
Возможно, и это письмо не было передано адресату, так как и черновой и чистовой варианты его сохранились в бумагах Крмана.
Проклято дело наше
Казалось, уже ничто не могло заставить гетмана улыбнуться. Еще осенью, стоя у дымящихся развалин своей столицы Батурина, он произнес:
— Кажется, проклято богом дело наше!
Вправду, все совершалось совсем не так, как хотелось гетману. Отряд Меншикова опередил шведов. Князь поспел к Батурину раньше, взял его штурмом, сжег запасы провианта, а пушки — их было 315 — увез с собой.
— Если я кого боюсь, так не царя Петра, а Меншикова. Этот медлить не станет. Чего доброго, сам на шведов нападет и не только викторию над ними добудет, но и самого короля в полон возьмет.
Василия и Фаддея гетман возил за собой, часто оставлял ночевать в своем шатре, который охраняли не только казаки, но еще и конный шведский отряд.
— Не пойму, — говорил Мазепа, — то ли казакам король не верит, то ли мне самому. Гость и союзник я ему или пленник?
Из Глухова в шведский лагерь прорвался какой-то казак. Никто не знал, подослан он царем или же сам решил идти за гетманом. Перебежчика допросили, а затем отвели к Мазепе. Тот рассказал, что уже в ноябре в Глухове были собраны киевский митрополит, черниговский и переяславский архиереи, полковники стародубский Скоропадский, черниговский Полуботко, переяславский по фамилии Томара и нежинский — Журавский. Приехали и сотники. После предварительной молитвы князь Григорий Федорович Долгорукий открыл выборы гетмана. Старшины после совещания предложили избрать Ивана Скоропадского. Тот, по давнему казачьему обычаю, стал отказываться, говорил, что он не достоин такой большой чести, и советовал избрать гетманом какого-нибудь молодого и достойного человека. Некоторые казаки тут же назвали имя Полуботко, но в конце концов выбрали все же Скоропадского. Он тут же присягнул в церкви, а затем принял приветствия от царя и вельмож.
Через неделю в соборной Троицкой церкви после литургии и соборного молебна состоялся обряд проклятия Мазепы. Говорили, что текст его написал сам царь. В церкви установили портрет Мазепы, украшенный орденом Андрея Первозванного. Затем трижды пропели анафему его имени, после чего к портрету привязали веревку, выволокли его на улицу и отдали в руки палача. Тот вздернул портрет на виселице. Одновременно митрополит распорядился, чтобы по всей Украине на дверях церквей прибили текст отлучения Мазепы и его приспешников.
— Ты сам видел, как вешали мой портрет?
Казак утверждал, что видел. Затем отдал гетману и сам текст отлучения, подписанный митрополитом.
Мазепа часами изучал его, попросил Орлика прочитать отлучение вслух. Сам лежал, закрыв глаза, вздыхал и что-то шептал, но так тихо, что Орлик, сколько ни прислушивался, не мог понять, молится ли гетман или хулит бога.
— Не грусти, Иван Степанович, повесили не тебя, а портрет! — решил приободрить его генеральный писарь. — А прокляли не только тебя, но и меня. Однако я весел и верю в свою звезду.
— У тебя. Орлик, нет звезды, — заявил гетман.
— Как это? У всех людей есть их счастливая звезда, а у меня нет?
— У всех есть, а у тебя нет. В небе на том месте, где должна быть твоя. Орлик, звезда, — дырка. И некому заплату на нее поставить.
Орлик обиделся и ушел.
Ближайшие дни ознаменовались тем, что из шведского лагеря бежали пришедшие вместе с Мазепой полковники Даниил Апостол и Игнат Галаган. Причем отчаянный Галаган умудрился увести с собой чуть ли не тысячу казаков, которые по пути в жестоком бою сбили шведскую заставу, захватили пленных и доставили их в русский лагерь.