Гайдамаки. Сборник романов
Шрифт:
Стрекотали кузнечики где-то рядом. Казалось, что совсем над ухом. Пряно пахло чабрецом.
Думал он, если это можно назвать думами, сразу обо всем на свете — о Марии и Крмане, о ксендзе Шимановском, возвещавшем конец мира, о девушке Евдокии, которая очень плакала, когда ее недавно отослали из отряда домой, в деревню. Он видел лица: всегда напряженное, даже когда она улыбалась, лицо Марии; стертое, как будто лишенное четких контуров — Крмана; хищный профиль ксендза, его седые растрепанные волосы: «И обрушатся храмы божьи, и опустится мрак на твердь и воды!»
«Об одном прошу,— сказала Евдокия. — Не отсылайте меня. Вас, если меня рядом не будет, убьют».
«Глупости, — постарался как можно тверже сказать Василий. — Никто меня не убьет. А ты что, пули умеешь заговаривать?»
«Умею».
Он не рискнул встретиться с нею взглядом, только махнул рукой и отошел прочь.
Ухо уловило мягкие, приглушенные травой шаги. Василий приподнялся на локте. Это опять был его тезка — «ничейный солдат», бежавший из отряда Яковлева.
— Что тебе неймется?
— Будем зажигать?
— Рано еще.
— Ребята спрашивали меня, какой толк в кострах.
— Ты им объяснил?
— А как же! Сказал, что костры давят господам шведам на душу. Душа пугается того, что непонятно. Коли же сама душа напугана, так ее и одолеть полегче, чем душу непуганую. Почему младенец огня не боится и руку к нему тянет? Да просто неведомо ему, что огонь горяч.
— Не думай обо всем этом, — сказал Василий. — Полежи, погляди на небо. Вон звезды. Каждая из них — такая же земля, как та, на которой мы с тобой живем.
— Ну да!
— Честное слово.
— Побожись! — сказал солдат.
— Тут и божиться нечего. Давным-давно доказал это ученый. Звали его Коперник. Запомни: Николай Коперник.
— И что там люди есть, он узнал?
— Нет, о людях на других звездах Коперник ничего не говорил. Но, может быть, они там все же существуют.
— Интересно! И у них тоже живут свой русский царь и шведский король?
— Помолчи, — попросил Василий. — Полежи тихо. Что это тебе так неймется?
— Боюсь молчать, — признался солдат, — вот и болтаю, чтобы свои мысли потушить. Еще лучше водки выпить. Да сейчас не время… Не пора ли высылать разъезды? Ты уж извини, что я подсказываю тебе, пане сотнику.
— Пустое, — сказал Василий. — Я сотник не по своей воле, а по приказу гетмана. А разъезды вправду пора снаряжать. Идем.
Неделю назад от гетмана поступил приказ высылать к кострам разъезды, устраивать засады, чтобы любой ценой добыть «языка» — пленить одного, а лучше двоих или троих шведов (желательно — из разных полков), чтобы подробнее узнать о планах короля. И хотя шведы стреляли по кострам, устроили даже кавалерийскую атаку на один из них, потеряли в стычке с разъездами до полутора десятков человек, взять «языка» не удалось.
На небольшой поляне, окруженной густыми зарослями орешника, Василий разъяснил, что сегодня к каждому костру будет выслано по два разъезда; один должен держаться чуть сзади каждого из костров, второй — сбоку, в стороне. В задачу первого разъезда входило ввязаться в бой с любым шведским отрядом, приблизившимся к костру. Второй разъезд должен был попытаться отрезать шведам пути к отступлению в свой лагерь и перехватить кого-либо из отставших. Снаряжено было всего восемь разъездов — по два к каждому костру.
— Можно мне с вами? — спросил у Василия его тезка, «ничейный солдат».
— Мы будем рядом у одного костра, — ответил Василий. — Но ты возглавишь засадный разъезд.
— А нельзя вместе с вами? Для засадного разъезда есть другие ребята. Ведь у нас хватает бывалых казаков.
— Приказ не обсуждают! — сказал Василий. — Если я отдаю приказы тихим голосом, это вовсе не значит, что их можно обсуждать. Седлайте коней!
А вспомнил Василий лицо Евдокии, которая просила не отсылать ее из отряда и, кажется, вправду надеялась защитить его от пули.
— Седлайте коней! — повторил Василий. — Пора!
*
Тем временем Петька верхом на палке доскакал до домика Крмана.
— Но-но, гнедой! — погонял он палку.— Не робей!
У входа в хату он «спешился», прислонил палку к палисаднику и смело вошел в сени.
Крман, измученный бессонницей, с синими полукружьями под глазами, сидел в горнице и читал Библию.
— Чего тебе, мальчик? Хлебушка нет. Но если хочешь, дам кусок мяса.
Крман помнил голодных детей в Сенжарах, с худыми, обтянутыми тонкой желтой кожей лицами, которые бродили вокруг лагеря, протягивали ко всем дрожащие руки и просили: «Хлебушка! Хлебушка, Христа ради!» Потом он видел и нескольких детей, умерших от голода,— со вспухшими животами и красно-синей потрескавшейся кожей на шее и руках. Крман даже спросил у Гермелина: «Вы понимаете, что это дети человечьи?»
Гермелин зло ответил; «А вы? Я-то понимаю!..»
— Я дам тебе поесть, мальчик! — очнулся Крман. — Только хлеба нет.
— Мне не надо хлеба. Я не просить пришел. Вам надобно знать, что сегодня костров будет особенно много.
— Постой, мальчик! Кто тебя послал? Откуда ты?
— Знаем, да не скажем! — ответствовал Петька. — Откуда я пришел, там меня уже нет.
— Нет, погоди. Кем тебе приходится Василий?
— Никаких Василиев мы не знаем.
— Но он тоже говорил о кострах… Странно. И вообще, откуда ты прибежал?
— С неба! — ответил Петька. — На небесном коне прискакал. Он привязанный у палисада стоит.
Растерявшийся Крман от изумления даже выглянул в окно, но не увидел ровным счетом ничего, кроме пыльной неровной дороги, по которой, спотыкаясь, размахивая руками, к дому приближался Погорский.
— Сядь, мальчик! — сказал Крман. — Вот сюда, на сундук. Я тебя не обижу. И немного помолчи, пока я буду разговаривать с дядей, который сейчас войдет в дом.
— А что, сундук этот волшебный? — поинтересовался Петька.