Гайдамаки. Сборник романов
Шрифт:
Он взял в жены худенькую болезненную девочку, дочь Шигея. Он был сластолюбив. Она была почти ребенком. Она забавляла его три лунных месяца. Но червь точил ее, жалкая ее худоба и слезы прискучали Ахмет-Гирею. И он отдал ее своему рабу.
Он не жалел и не вспоминал о том. Но с тех пор остался в Сибири.
Кашлык, город-стан, лежал перед братьями. Глиняный и деревянный, сосновые дома богачей и полные черного дыма лачуги. Каменные кузницы на высокой площади, где пели в толпе слепцы, выли, гремя железом, голые иссохшие дервиши и боролись силачи. Рысьи шапки северных охотников, птичьи перья пришлых лесных людей, козловые штаны степняков, залубеневшие от лошадиного пота… И надо всем – над нищетой, кизячным дымом и пестрыми лоскутьями – верблюжий рев, конское ржание и собачий лай.
Таков был Кашлык, вознесенный на желтой горе, неприступной, как утес. Но он уже вырос из тесной одежды своих рвов и выплеснул наружу, под гору, жилища воинов и непроходимую толчею юрт и копаных нор бедняков.
Он вырос и раздавался вширь, город, построенный сто лет назад ханом Махметом. А в той земле, где он стоял, находили еще почернелые бревна срубов и кирпичи, обожженные некогда народом, которого никто не знал. И потому многие называли Кашлык также Искером – старым городом.
Зазвякали колокольцы. Стража заперла железные ворота, пропустив караван. Но вьюках, покачивающихся посреди узких и крутых улочек, – пыль тысячеверстового пути.
Хан нетерпеливо послал людей опросить прибывших. Но то не были бухарские купцы. Хан напрасно ожидал их. Что же их задержало? Кровь стучала в висках у Кучума. Почему не везут из Бухары крошеный табак, молитвенные коврики, девочек-рабынь, говорящих птиц, хорезмские седла и лекарства для больных глаз хана, чтобы встал хан, оглянулся в широком мире, увидел свет и меткой стрелой сразил врага?
Но он сидел спокойно, опустив веки. Страха не было в нем. С яростной и суровой радостью он ждал и желал борьбы.
Молодость его ушла, но в жилистом теле сохранилось довольно сил. Он не думал о конце, о смерти. Он хотел долго, еще долго жить на этой жестокой, напитанной желчью и ядом, жгучей и вожделенной земле.
Настал вечер. Хан поднялся. Поднялся и Ахмет-Гирей. За целые часы братья не сказали друг другу ни слова. Но хан любил, когда Ахмет-Гирей вот так сидел рядом с ним – молчаливое его присутствие помогало, как братский совет, созревать мыслям и решениям хана.
Теперь он решился. Он предупредит удар. Он выследит врага. Пусть мутны глаза хана. В мир, змеиным кольцом обвившийся вокруг державы, он пошлет заемные глаза – соглядатаев.
Он кивнул. И быстро, легко пошел, не опираясь на раболепно подставленное плечо мурзы.
В укромную камору, с земляным полом и сандалом, на котором хан грел свои зябнущие ноги, впустили троих татар. Они были из числа самых преданных людей Кучума, живших наготове в Кашлыке. Даже мурзы и карачи ничего не знали об этих потаенных слугах. Для всех то были: шорник Джанибек, цирюльник Муса и площадной силач Нур-Саид.
Хан затворился с ними. Такие дела он делал один. Сильный вождь не просит, чтоб его коня вели за повод по указанной дороге; и нет приближенного, которому бы он открывал, как шаткая духом женщина, все пути свои.
Говоря с татарами, он думал о черном псе, пришедшем с юга, с Тобола. Но Кучум был хитер и осторожен. Он не забывал, что среди притоков Тобола все-таки есть текущие с Западных гор. Потому к тайным своим велениям он прибавил еще одно. Еще одну нитку следовало отпрясть лазутчикам в многолюдной Бухаре, где в великий узел связываются все пути.
Они миновали земли степных людей, живших в круглых кибитках с одним отверстием вверху: через него входил свет и выходил дым. Степняки мочили кожи в глиняных чанах и сшивали цветной войлок так, что на нем показывались очертания птиц, зверей и виноградных лоз. Все кочевье поднималось с места; на повозках, запряженных быками, увозили кибитки. И там, где вечером шумел стан, утром, насколько хватал глаз, раскидывалась степь.
Тайные посланцы хана проехали бледное, лежащее в песках и в скудной глине Аральское море. Птицы кружили над ним, рыбаки железными крючьями вытаскивали сомов, истекавших желтым жиром.
Дальше пошли камыши и тянулись день, другой и третий. Лес без ветвей, в рост всадника, вокруг окон гнилой воды. И ночью хлопьями, метелью, против высоких звезд и белой луны, роились и проносились комары.
На тропе соглядатаи догнали караван. В нем была тысяча верблюдов, – раскинувший палатки в полуденный жар, караван походил на город. “Кучумовы очи” прикинулись купцами и пристали к каравану.
С ним вместе они проехали мимо гор, снежные вершины которых пылали на закате.
Так прибыли они в светоч мира – Бухару.
Был вечер. На улицы вышли водоносы с козьими мехами на головах. Улицы прядали из стороны в сторону между глухих стен, спутывались в клубки и затем снова терялись в глиняной желтой толще города. Если бы с птичьего полета взглянуть на этот город, показался бы он пчелиными сотами, в которых пробуравил ходы какой-то прожорливый червь…
Утром лазутчики попрощались с караван-баши и пошли на базар к башне Калян, минарету смерти. Он суживался кверху, к венцу окошек. Оттуда сбрасывали в дни казней преступников, вырубая на камне их имена. Минарет возвышался над проходами, где по бархату и золотой парче работали тюбетеечники, над лавками, устланными тафтой и терсеналом, над навесами гончаров, обувщиков, медников, изображавших на кованых подносах дворцы и гробницы, над рядами, где торговали изюмом, миндалем, сахарными рожками, винными ягодами, сарацинским пшеном, тутой, исходившей синим соком, и сладким месивом, которое зачерпывали горстью.
Удивительный город, где всего много – и нищеты и богатства! Город, где так же трудно отыскать человека, как в дремучем лесу!
Он уже оглушил и зачаровал пришельцев из суровой страны, сибирских людей. Они расположились на кошмах, им подали зеленоватый чай и странный хмельной напиток; впрочем, для блюстителя священного шариата, запрещавшего правоверным опьяняться, это было только забродившее кобылье молоко.
Сюда сходились вести с половины мира. Врачеватели язв, купцы и площадные виршеплеты щеголяли языком Фирдоуси и Гафиза. Лазутчики держали уши открытыми и вели хитроумные разговоры. Но еще до того, как напиток ударил им в головы, они обнаружили, что среди тьмы князей, переполнявших великую Бухару, никто из собеседников не знает ни князя Сейдяка, ни князя Шигея.
Но зато об одном человеке постоянно говорили вокруг, и знали его, видимо, все.
– Он объявил, что в хвосте его осла ровно столько волос, сколько в бороде имама Бахчисарая.
– В городе Ак-Шехире он накормил судью ужином, сваренным на звездном свете.
– В Конии он приехал на мельницу верхом на торговце рабами.
– А разве вы не слышали, как он научил читать коран осла нашего повелителя хана (пусть вечно сияет в подлунной его имя)? Насыпал овса между страницами, и животное, поедая зерна, перелистывало книгу.