Гайдар
Шрифт:
Захотелось побыть одному. Он сказал об этом и встал. Бычков распорядился по телефону, чтобы командира полка проводили на квартиру, а возле дверей кабинета чуть придержал его и почти измученно произнес:
– Судьба полка, Аркадий Петрович, зависит теперь в первую очередь от вас, от того, как вас примут, как сумеете себя поставить. Тем более вы еще так молоды… Я, конечно, соберу коммунистов, подготовлю, а пока, - произнес Бычков еще тише: - чтоб не давать поводов к насмешке… снимите с себя, пожалуйста, часть вашей амуниции. Пока мы не в бою, вам, наверно, не
Он и теперь помнил, как сделалось жарко лицу.
«ЧАСТЕНЬКО Я ОСТУПАЛСЯ»
Бычков был одним из самых замечательных людей, которых ему довелось встретить. Крестьянский сын, родом из этих же мест, Сергей Васильевич оказался старше на десять лет. Прошел мировую. В восемнадцатом вступил в партию. Выбирался делегатом на VIII Всероссийский съезд Советов. На съезде познакомился с Лениным - по смешному поводу.
Бычков с другим моршанским делегатом приехали в валенках, а началась оттепель. И Бычков с товарищем решили попросить у Ленина ботинки на время, Ленин распорядился выдать насовсем. И долго расспрашивал после, как живут на Тамбовщине (это было еще до мятежа).
И если он в самые первые недели своего пребывания в полку ни разу всерьез не сорвался, то обязан был этим только Бычкову.
Комиссар ни разу первым не вошел в дверь. На совещаниях в полку не произнес первым ни единого слова. Если кто из бойцов по старой памяти обращался в его присутствии к комиссару, Бычков деликатно поправлял: «Пожалуйста, к командиру».
Он шел однажды с комиссаром в 3-ю роту. По дороге задержался. И комроты, думая, что новый комполка не слышит, спросил Бычкова: «Что это за мальца нам прислали?»
– Нового командира, - ответил Бычков, - нам прислал Тухачевский. После случившегося кого-нибудь Тухачевский присылать бы не стал. Голиков молод по возрасту, но зрел по опыту. Это бывалый командир. Имеет заслуги. И вы должны это объяснить своим бойцам, чтоб не вышло насмешек.
Знакомство с полком начал с пулеметной роты. Это была главная ударная сила (артиллерии в 58-м не было), а между тем рота держалась неспокойно. Загулинские порядки пулеметчикам нравились.
– Знакомьтесь, - сказал Бычков, - наш новый командир.
Хотя роту предупредили, парни помоложе, его сверстники, смотрели на него, как о н сам, верно, смотрел на Пашку Цыганка, с которым чуть не уехал на фронт, а бойцы постарше - с недоверием и даже со скрытым возмущением, что подметил и Бычков.
Он не подал виду и негромко, приветливо поздоровался. Ему вразнобой ответили. Скомандовал: «Вольно!» И его с комиссаром окружили. Пошли вопросы: «Откуда родом? Кто родители?» Потом: «А где вы, товарищ Голиков, учились? Давно ли командуете-то?»
Рассказывать начал со службы у Ефимова. Помянул про курсы, ранение и контузию. Не постеснялся, вспомнил, как в первом деле кинул гранату, не выдернув кольцо. От него ждали откровенности -
После беседы попросил, чтоб показали оружие. Пулеметы и составленные в пирамиды винтовки были плохо, для отвода глаз, почищены. Все настороженно ждали: «Заметит? А если заметит, что скажет?…»
Ничего не сказал. Только отходя от последней пирамиды, спросил: «Так заняты гусями и курами, что и винтовки некогда почистить?…» (Бойцы смущенно засмеялись.) И тоном приказа: «Вычистить!.. Завтра проверю».
Проверил - почистили. Тогда сказал: «Хватит выплескивать на землю суп». Трудно объяснить почему, но снова послушались.
С пулеметной роты все и началось. Жизнь в полку налаживалась. Занятия. Стрельбы, маршировка. Три раза в день горячее. И тут непростительную глупость сотворил он сам.
Долго не налаживались простые, товарищеские отношения с комсоставом, то есть выслушивали командиры его всегда внимательно, распоряжения выполняли, на совещаниях каждое его предложение деловито и спокойно обсуждали, так что после добавлений оно становилось уже общим, но стоило произнести: «Совещание окончено…» - все в го же мгновение подчеркнуто дружно подымались и уходили. Все, кроме Бычкова.
Он понимал командиров. Примерно из ста с лишним тридцать пять были офицерами, имели награды за мировую. Приблизительно столько же числилось в полку бывших унтеров. И назначение к ним семнадцатилетнего комполка все они расценивали как проявление недоверия: профессионального и политического. Это многое усложняло: одно дело, когда отношения простые, и комбат в иной ситуации не ждет распоряжений, действует по обстоятельствам. Другое, когда тот же комбат говорит: «Я ждал приказа…»
Он знал, что командиры иногда собирались, пели под гитару, выпивали, а к утру, к побудке, являлись подтянутые и выбритые. Раза два приглашали и его. Он отказывался, потому что продолжал знакомиться с полком, роты которого были разбросаны по селениям вокруг Моршанска. Нему было не до цыганских романсов.
Но когда в довольно тихую минуту его снова пригласили и он опять отказался, один из командиров спросил: «Зачем же вы нас, Аркадий Петрович, обижаете? Или вам неприятно сидеть с нами за одним столом?»
Смутился, ответил: «Если управлюсь, приду». Ему показалось, что и приглашают его со значением - на «товарищеский ужин». Что, если это примирение? С другой стороны, мудрый дед Филатов, начальник «Выстрела», говорил: «Никакого панибратства… Командир всегда немножко бог».
Поднялся к Бычкову.
– Я тебе не рекомендую, - ответил комиссар.
– Вопреки опасениям ты хорошо поставил себя в полку. Бойцы говорят о тебе с уважением. Что командиры иногда собираются, а ты с ними не пьешь, красноармейцы знают тоже и ценят. И по-моему, тебе не следует идти. А вообще, как знаешь…
О н пошел.
Него напоили.
И он очутился в том нелепом и безвыходном положении, когда нельзя уйти (обидятся и засмеют!) и нельзя дольше оставаться, потому что еще хуже напоят. И вдруг чуть не заплакал от обиды: «Провели, как мальчишку».