Газават

Чарская Лидия Алексеевна

— Я не могу больше идти, господин! Я умираю от голода! — едва внятно прошептала Тэкла, в изнеможении падая на траву. — О, я готова теперь сама идти к Гассану, лишь бы он дал мне есть, прежде нежели убьет меня…

Ее глаза горели нестерпимо… Губы потрескались… Что-то дикое было в ее до неузнаваемости исхудалом лице…

— Тэкла! Тэкла! Моя несчастная девочка! Собери свои силенки! Подтянись немного! Скоро уже конец леса, и, может быть, сразу за ним будет русское укрепление или мирный аул, — утешал Миша несчастного

ребенка, силясь подбодрить ее, как только мог.

Но Тэкла была глуха к его словам. Она тяжело дышала, и воспаленные глаза ее устремились вдаль дико горящим взглядом.

— Она умирает! — с ужасом вскричал Зарубин. — Что мне делать! Она умирает!

Смерть ребенка казалась ему хуже всяких ужасов погони, даже его собственной смерти. Несчастье и горе сближают людей. Она, эта маленькая Тэкла, сумела горячо привязать его к себе, и он полюбил ее, как дорогую младшую сестренку.

И теперь Миша с мрачным отчаянием смотрел, как конвульсивно вздрагивало исхудалое тельце девочки, как судорожно двигались ее запекшиеся губы.

Собственный невыносимый голод был, казалось, забыт им. Он только думал об одном: как бы спасти Тэклу, как бы облегчить ее страдания.

Если бы Гассан снова погнался за ними, он смело вышел бы к нему на встречу и ценою собственной жизни достал бы пропитание умирающей девочке… Он теперь молил Бога об этом… Он желал всей душой, чтобы судьба снова послала Гассана спасти от голода его умирающего маленького друга…

И молитва Зарубина, казалось, была услышана… Где-то совсем поблизости послышались мерные негромкие звуки, похожие на топот коней… Очевидно, кто-нибудь из преследователей решил вернуться… Вот сейчас они покажутся из чащи, и она, Тэкла, будет спасена.

Миша спокойно опустился на траву подле девочки и стал ждать. Вот ближе и ближе слышится топот… К нему присоединяются голоса… людские голоса…

Не голос Гассана! Нет!

Какое-то дребезжанье и поскрипывание примешивается к неторопливому топоту копыт.

Нет, это не погоня! Это дребезжанье и писк — характерные звуки горской арбы.

Они спасены! Слава Всевышнему, молитва его услышана Богом.

— Тэкла, очнись! Очнись, Тэкла! Мы спасены! Здесь люди! — стал трясти он полубесчувственную девочку, весь закипая новым приливом надежды.

Та медленно открыла глаза.

— Люди, говоришь ты? Люди, а с ними и хлеб, значит? — слабым голосом произнесла она.

— О моя бедняжка! — мог только проговорить Миша.

Из-за кустов показались две небольшие арбы.

Два вола тянули их, осторожно ступая по неровной дороге. На передней арбе, под навесом из парусины, сидел старый горец в темном бешмете и курил трубку; другой, молодой, почти юноша, шел впереди. Вся арба была доверху наполнена чем-то, чего нельзя было разглядеть благодаря плотно затягивающей ее парусине.

— Это лаки, — слабо произнесла Тэкла, — они развозят товары по горским аулам, и в Ведени приезжали такие; Зайдет их звала в сераль, — они, во всяком случае, не враги. Я попрошу у них хлеба, господин!

Собрав последние усилия, она крикнула по-чеченски:

— Да благословит Бог нашу встречу, друзья! Ради всего святого, дайте нам есть. Мы умираем с голоду!

Старик и юноша, давно уже заметившие странную пару, тотчас же перекинулись несколькими фразами между собой.

Потом старый лак порылся в кармане чохи и, вынув оттуда огромный кусок чурека, подал его девочке. Тэкла испустила радостный крик и стала поспешно убирать за обе щеки лепешку. Вдруг взгляд ее упал на Зарубина… Слабая краска залила щеки девочки…

— О господин, — прошептала она, вся красная от смущения, — я забыла о тебе, — и, разломив чурек пополам, подала ему половину.

— Спроси их, нет ли поблизости аула, Тэкла, только не проговорись, что мы беглецы, — сказал Зарубин девочке, когда первый голод был утолен ими.

Тэкла тотчас же исполнила его приказание.

Старый лак ответил ей что-то, после чего она оживилась разом и даже захлопала в ладоши. Бледное личико ее зарумянилось, глаза заблестели.

— О господин! Какая радость! — кричала она. — Старик говорит, что одна из русских крепостей расположена неподалеку отсюда и что к вечеру они будут там. Он говорит еще, что может подвезти нас туда, если мы желаем. Какое счастье, господин! Какое счастье!

Действительно счастье!

Миша медленно поднял руку и незаметно перекрестился.

Старик-лак спрыгнул с передка арбы и помог обоим путникам влезть во внутренность ее, где были свалены в кучу куски персидских тканей и ковров и лежали целые груды всевозможных безделушек ввиде металлических дешевых бус, монист, браслетов и побрякушек.

Тэкла оживилась, повеселела. Она тотчас же вступила в разговор со стариком, который назвал себя Амедом. Лицо старика, особенно его пронырливые маленькие глазки и лукавая усмешка тонких губ, с первой же минуты не понравились Зарубину. Младший лак, которого старик называл Идиль, больше молчал и только поглядывал по сторонам, словно выискивая что-то. И этот не внушал доверия Мише.

Но выбора не было: приходилось или умирать с голоду и усталости в чаще Андийских лесов, или принять гостеприимство подозрительных и вороватых на взгляд лаков.

— Откуда вы держите путь? — обратился между тем старый Амед с вопросом к Тэкле.

Девочка замялась на мгновение, потом отвечала с деланной развязностью:

— Мы жители мирного аула Ситэ. Мы заблудились в лесу на пути к русской крепости, — пояснила она, краснея за свою ложь, — это, — прибавила она, указывая на Зарубина, — мой брат.