Газета День Литературы # 124 (2006 12)
Шрифт:
Ермолаев напоминал опустошенный мешок. Да и все актеры, прошедшие через диагональ, казались подавленными, навек опрокинутыми людьми.
– В нашем театре есть кто-нибудь, кто может показать артисту Ермолаеву, Корину, Матвееву, Мещаниновой и все остальным, где эта диагональ?!
Режиссер вновь повел бровью, и теперь мизансцена, словно лесная чащоба под буреломом, покачнулась под его взглядом.
– Диагональ, – вдруг раздался из глубины сцены низкий глуховатый голос, похожий на треск старого дуба.
Это заговорил
– Диагональ, – повторил признанный актер через паузу, – это прямая, проходящая через центр круга и соединяющая две точки окружности. В отличие от прямоугольника или трапеции, где диагонали соединяют углы фигуры, в круге можно провести бесчисленное множество диагоналей. Иными словами, любая точка круга лежит на диагонали.
Тарапоркин был еще молод, но уже сыграл в нашумевшем фильме главную роль, получил государственную премию, звание "заслуженного". По его статусу, он и в этом спектакле, где не было сольных ролей, а все строилось именно на массовости и энтузиазме, не должен был занят. Но условия этого театра, этого режиссера и художественного руководителя, который и артистов своих воспитывал и выращивал сам, от этюдов про зверушек до Гамлета, были таковы, что начинающий кривоногий Ермолаев, и заслуженный красавец Тарапоркин бежали в одной связке, в хороводе, взявшись за руки.
– Юра собрался уходить от нас, – оповестил режиссер, – на другую, квадратную сцену, и ему лучше ведомо, сколько на ней диагоналей. Да, именно две, и не более! Там, в другом театре, где вся труппа состоит из замшелых "народных", среди всего двух диагоналей, будет непросто обрести то место, которое Юра занимает у нас.
И теперь все увидели, как Тарапоркин центровал собою мизансцену, как к нему стекалось все действо, и как, при всей массовости в спектакле, был выразителен именно он. И ни Ермолаеву, ни Корину, ни Матвееву с его профилем, ни глазастой красавице Мещаниновой, а ему будут адресованы все аплодисменты и восторги!
– Мы тоже выдвинули Юру на "народного". Но если он уйдет от нас…
– Обойдусь, – выдавил Тарапоркин.
Это было неслыханной дерзостью! Это было более чем дерзость! Никто никогда в театре так не разговаривал с мастером! И хотя слово "обойдусь" относилось к возможности получить "народного", прозвучало оно так, будто мыслимо было обойтись без учителя!
Тарапоркин твердо, даже как-то надсадно смотрел перед собой. Уперто. Было видно, что далось оно ему нелегко: все это время, пока студент Ермолаев тщетно искал диагональ, в заслуженном артисте шла своя борьба. Зрело решение.
Все ждали грома. Растерянно, прибито. Хребтом, спинным мозгом ощущая занесенный над ними невидимый топор: да ведь не зря, неспроста Тарапоркин сыграл не кого-нибудь, а самого Рас-коль-ни-ко-ва!
– Геометрическая диагональ, – направился к сцене режиссер особенно легко, летяще. Хотя был кривоног. Не так, как Еромолаев, чтоб ноги калачом, но заметно кривоног. Однако – тренаж – его движениям мог позавидовать танцор.
– И диагональ сценическая, – мастер продолжал на ходу, изящно дирижируя рукой, – это совсем не одно и то же. Сцена – это живая картина. Я, как художник, могу расположить
На последних словах режиссер приблизился к Ермолаеву, встал рядом в третью позицию, и вскинул руки:
– Вот же, вот же она, твоя диагональ! – легким движением он поставил Ермолаева на свое место.
И хотя это было то самое место, на котором изначально он стоял, Ермолаев привизгнул от восторга не своим голосом, и припрыгнул, и все актеры зарделись, как младенцы, и привскочили разом в неизъяснимом ликовании. И даже анемичное лицо Тарапоркина пошло счастливой румяной. Новый повтор "запева" прошёл с необычайным подъемом, слаженностью. Внутренний запал каждого из актеров влился в единый порыв, единое дыхание, единый звук: точный аккорд, дающий верную тональность всему спектаклю.
Премьера прошла под рукоплескания и чуть ли не под братания зрителей. Все говорили о чистоте, нравственности, энтузиазме, чувстве сплоченности и воодушевления, которые проистекают из спектакля.
Когда, спустя полтора десятка лет, Ермолаев, к тому времени заслуженный деятель культуры, главный режиссер Северокислинского театра заглянул, так сказать, в "альма-матер", спектакль еще был в репертуаре. Ермолаев следил за феерическим действом и думал, как удивительна жизнь. Он, пусть в Северокислинске, но сыграл крупные роли, сделал серьезные постановки, а многие его сокурсники, некогда казавшиеся успешными, как прыгали, так и прыгают в статистах, изображая юношеский задор. Было особенно умилительно взглянуть со стороны "на себя": некогда проторенную им – "выстраданную" – линию в спектакле вел теперь лопоухий паренек, который чуть выбивался из общего ритма тем, что старался больше других, постоянно боясь встать не туда. Но этого никто, кроме Ермолаева, не замечал. Зрители заворожено смотрели на сцену, глаза их наполнялись все более жизнерадостным светом, да и самого Ермолаева захватило это ощущение всечеловеческого братского единодушия.
После спектакля знакомым путем Ермолаев прошел за кулисы, умудрено, даже устало, готовясь сказать мастеру о том, как теперь ему самому приходится стоять перед творческим коллективом, и как он его понимает, и как благодарен ему.
Учитель двигался, как и прежде, в вечно раздувающемся вокруг него облаке учеников и поклонников. Ермолаев степенно, под грузом всех прожитых лет и обретенного опыта приблизился к нему, протянул руку, стараясь быть равным, не сгибаться и не косолапить. Мастер обнял его одной рукой, выслушал, запрокинув голову и, улыбаясь уголками губ, потрепал в ответ по загривку:
– Ты помнишь, я звал тебя Рыжим!
И хотя Емолаев не помнил, чтобы мастер когда-либо так его называл, он ощерился в улыбке и шаркнул ногами, забыв на мгновение, что в круге через любую точку можно провести диагональ.
Евгений Нефёдов ВАШИМИ УСТАМИ
ЗАКРЫТЫЙ СЕЗАМ
“Не вышло скорого амура,