Газета День Литературы 154 (2009 6)
Шрифт:
Уставившись на него, попутно беглым взглядом окидывая близрасположенную публику, толстый критик вдруг сосредоточил всё своё недоброжелательное внимание на бородатеньком пришельце, жующем бутерброд.
– Итак, – сказал Погодкин, – вы не соизволили даже спросить разрешения, раввин? Вам безразлично, ребе, хочет ли видеть вас за своим столом наша дама? – начал он привязываться к бородатенькому.
Тот дожевал, проглотил бутерброд, двумя глотками выпил теплый кофе и лишь затем ответил звучным, хорошо поставленным тенором:
– Как говорил профессор Форель,
– Так я могу их снять, – с воинственной готовностью выдался вперёд Погодкин, расправляя свои широкие плечи.
Но ассирийская борода уже отходила от стола с самым независимым видом, гордо задрав голову. Причудливо одетая поэтесса смеялась, загораживая носик серой увядшей рукою. Толстый Погодкин и знаменитый поэт долго и сложно переглядывались меж собою, затем Алекс Воздушенко вспомнил о внезапно брошенной игре и решил вернуться к ней:
– Так какие же были обстоятельства, Погодкин? – спросил он, выразительно махнув рукою вослед бородатому и жестом приглашая критика вернуть внимание к даме.
– Ах, да, – спохватился Погодкин, – мы немного отвлеклись… Неужели ты мог забыть, старик, как сильно и страстно вы любили друг друга?
– Нет! Нет! Как же это я могу забыть? Моё друг Погодкин, не за того ты меня принимаешь! Так почему же? Не томи, уж говори скорее, что случилось, почему она ушла от меня?
– Да из-за одного случая, старик, из-за пустякового случая! О, судьба: Аня, ну хотя бы ты помнишь?
Поэтесса молчала и, уже не смеясь, сумрачно и серьёзно смотрела на них своими безумными глазами.
– Ведь было дело так... Пародист этот, ну, футболист или хоккеист бывший, да знаете вы его, – замахал обеими руками Погодкин. – Так вот, он породил каламбур, что, мол, существует на свете поэт Воздушенко и "близлежащая" к нему поэтесса такая-то А.М. Намекая, конечно, на ваше сожительство! А тогда Аня обиделась и взбунтовалась: почему это "близлежащая"? Я, мол, сама себе принадлежащая. Не при ком, мол, рядышком не лежу. Это была, скажу я вам, поучительная история! Соперничество внутри семьи поэтов! Драма на почве разделения венка Аполлона между мужем и женою! Да. Весьма поучительная и громкая история...
– А, вспомнил! – воскликнул Алекс Воздушенко, окончательно развеселившись. – Я всё вспомнил, мой друг! Именно так всё и было. Она, она!.. Ты меня тогда покинула из-за такого пустяка, Аня!
И Воздушенко сделал вид, что весь понурился от печали и угнетённости, едва жив от нахлынувшей скорби.
Но тут неожиданно повела себя бывшая поэтесса. Она высоко приподняла подолы двух или трёх юбок на себе и выставила костлявые синеватые ноги без чулок, обутые в матерчатые домашние тапочки. Колени были покрыты колониями багровых мелких прыщиков.
– Целуй мои ноги, – громко, пронзительным голосом приказала она, показывая пальцем на свои обнажённые конечности. – Сейчас же целуй, несчаст- ный и жалкий Алекс!
Он сидел рядом с нею, с критиком, и чувствовал, как наливаются щёки горячей кровью. Ему казалось, что предательский румянец охватил
Но Погодкин схватил его за руку, стиснул её с омерзительной силой грубого вышибалы, упирая всем своим весом, не поднимаясь со стула, и не дал поэту удалиться.
– Ты что, мужчина! – рявкнул он. – Мужчина, говорю! Как ты можешь отказываться, когда женщина предлагает поцеловать ей но-ожку!
И только тут бедный поэт увидел, что могучий Погодкин, способный без особенного для себя ущерба выпить ведро водки, на этот раз где-то крепко надрался и был крайне пьян.
– Целуй! – шумел он, с лютой ненавистью глядя на своего приятеля. – Целуй, сволочь! Ты же сгубил ей жизнь...
Тогда и вынужден был Алекс Воздушенко взять правой свободной рукою за горлышко бутылку из-под минеральной воды и разбить её на коротко остриженной голове кинокритика. Тот крякнул лишь, но не упал.
Вскочив с места, он сгрёб Воздушенку в объятия, рухнул вместе с ним на пол – и под визги женщин покатился в сцеплении с поэтом по буфетному залу, сшибая стулья и заливая своей кровью лицо противника, к которому прижимался изо всех сил своей рассечённой окровавленной головою.
Пока их растаскивали и удерживали, и ждали милицию, и густой толпою выясняли, кто это такие, виновница скандала отошла в сторонку. Она стояла на лестничной площадке, курила с задумчивым видом, ни на кого не глядя, и шептала сама себе:
– Я хочу быть письмом христовым. Своей жизнью, прожитой на этом свете, я хочу написать это письмо, а не чернилами на бумаге. Духом Божьим написанным письмом, – и не на каменных скрижалях, а на живых сердцах человеческих, пока они имеются ещё.
Мимо неё прошёл тот малыш с ассирийской бородою, гордо подняв голову, спеша в просмотровый зал, где должны были показывать какую-то американскую эротическую картину. Он прошествовал рядом с тем абсолютным невниманием, с каким даже звёзды в небе не пролетают друг мимо друга.
Олег ПАВЛОВ 1991—1993
СТРАНИЦЫ РОМАНА
Всё только умирало: прекращало своё существование, исчезало... Слова. Деньги. Всё. Стало привычно узнавать из новостей о новых и новых убийствах. Люди убивали людей. За деньги. За власть. Но уже никто не замечал. Существование – когда снова и снова приходилось искать смысл существования... Когда копить – страх, а не жад- ность. Деньги. Осознание, что деньги – это спасение... Скоро всё стало зависеть лишь от денег. В долларах? В рублях? Как бы гадание, как спасти себя, обезопаситься, да ещё бы хорошо хоть с маленьким процентиком, то есть при этом выиграв, а не проиграв, если всё же рухнет, но, главное, в какой валюте рухнет огромная часть этого мира… Европа… Америка… Россия… Но это потом, потом... Начали исчезать, бесследно пропадали слова. Исчезли бензин, сахар, крупа, подсолнечное и сливочное масло, спички и соль, вино и молоко, точно бы стал выдаваться по карточкам каждый день.