Газета Завтра 197 (36 1997)
Шрифт:
Но боснийские сербы сегодня, вопреки рекомендациям и ограничениям оккупационного режима, именуемого международными миротворческими силами, а в просторечии войсками НАТО, выходят на свои улицы и площади, чтобы мадам Плавшич услышала самое страшное национальное ругательство: и з д а й н и ц а! Ведь никто еще здесь до такого не опускался — натравить против своих, безоружных, бронированные подразделения “миротворцев”. Как тут опять не вспомнить евангельское: “как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять Меня”. (Лука, 22, 52).
Да, сегодня весь этот православный народ-”разбойник” вправе отнести к себе слова Христа, произнесенные в страшную Гефсиманскую ночь при наступлении власти тьмы.
По
Помню, сидевший впереди рядом с нашим шофером знаменитый сербский журналист Драгош Калаич, сопровождавший русскую группу, наконец не выдержал и попросил передать ему из-под заднего стекла пакет. Тут-то мы вспомнили о содержимом объемистого пакета. В нем лежали маски Караджича, подаренные нам в управлении по пропаганде республики. Говорят, однажды на митинг в Пале — по поводу новых требований Гаагского самозваного трибунала о выдаче ему вождя боснийских сербов — собралось до тридцати тысяч народа. И каждый пришел со своей маской Радована. Это был веселый, но твердый ответ вызову Нового мирового порядка. Вы требуете жертвы? Вот — берите любого из нас! Каждый из нас — Радован. Народ по имени Караджич. Если он, по-вашему, преступник, то и весь народ — преступник. Наше преступление в том, что мы хотим свободы, хотим остаться православными сербами.
— Держитесь крепче! — обернулся к нам Драгош, и мы увидели на лице его маску Радована. — Сейчас мы их все равно обгоним.
Мы все рассмеялись и забрали у него пакет, чтобы и самим взять по маске. Американцы, торчавшие в башенном отсеке, быстро заметили перемену внутри нашего салона, недовольно заоглядывались. Броня пошла какими-то сердитыми рывками.
Наш водитель выждал еще полминуты и на повороте, открывающем полсотню метров незанятой встречной полосы, круто мотнул влево. По лобовому стеклу забарабанили шлепки грязи из-под американца. Дворники не справлялись с этой жижей, мы тряслись почти во тьме кромешной, но я все же насчитал три слоновьих глыбы, оставшиеся позади.
Выскочив на свободное полотно, мы радостно замахали масками. Но почти тут же возникла надобность напялить их снова: за промытым лобовым стеклом перед нами торчало новое звено натовского, похоже, бесконечного патруля.
АРХЕОЛОГИЯ МОРАЛИ
Эдуард Володин
ЭТИ заметки появились под впечатлением книги Н. Иванова “Расстрелять в ноябре”. Зная абсолютную искренность и поразительную наблюдательность Н. Иванова, можно воспринимать его произведение не только как документальную прозу, но и как отчет о включенном социологическом наблюдении, позволяющем делать выводы на основании точного фактического материала.
Однако прежде чем перейти к анализу и обобщениям, отмечу одно немаловажное обстоятельство. Если использовать образы “Кавказского пленника” Л. Н. Толстого, то Н. Иванов дает отчет о событиях с позиций “Костылина”, который знает, что его ищут, найдут и выкупят (это знают и его “хозяева”, а потому оправданная “коррекция” поведения чеченцев по отношению к русскому полковнику была и ее надо помнить и учитывать. К сожалению, у нас нет пока точки зрения “Жилина”, который ни на кого не надеялся, кроме себя, и от которого не ждали “калыма” его “хозяева”. Будь такое описание, “включенное наблюдение” “Жилина” было бы более “чистым” и более точным в отношении чеченцев, которые теперь становятся предметом нашего анализа.
Н. Иванов попал в плен не в бою и не по расхлябанности. Как сообщили сами боевики, его “вычислили” после первого звонка в Грозный, следили за ним и захватили планово и со знанием дела. Нас не интересует техника “операций”, но сразу можно отметить, что внутричеченское противостояние было относительным, если все структуры пророссийской части управленцев оказались пропитаны продудаевской агентурой и симпатизантами, что позволило следить за каждым шагом Н. Иванова. Учитывая, что полковник налоговой полиции — фигура значительная, но из среднего звена, тотальность “агентуры” предполагается естественной, в противном случае, захват Н. Иванова был бы исключительным случаем, а все силы немногочисленной агентуры были бы брошены на работу с “первыми лицами”, шнырявшими из Москвы в Грозный и обратно. Подтверждением этому выводу является также общеизвестное предательство русской армии из Москвы и вплоть до штабов действующей армии, когда планы военных операций сначала становились известны руководству чеченских бандформирований, а потом командирам подразделений, ведущих в бой, точнее, на гибель русских солдат.
Несколько проговорок боевиков об их связях с “братьями” вплоть до Москвы и включенные в повествование рассказы людей, участвовавших в освобождении Н. Иванова, позволяют считать, что и чеченская диаспора в России была вовлечена в агентурную систему дудаевского режима, а определенная ее часть напрямую связана с террористами, обслуживала их и имела свою долю прибыли и от войны, и от операций по захвату заложников. Легче всего было бы сейчас сказать, что политико-идеологическая система, созданная Дудаевым, светлые идеалы независимости и духовные ценности в совокупности определили массовую базу чеченского противостояния России и идейную убежденность ее сторонников среди диаспоры. Такое предположение будем иметь в виду, но попробуем проверить его на действиях и их мотивации людьми, захватившими и охранявшими Н. Иванова и его товарищей по плену.
Поразительно, но всего лишь для трех заложников у боевиков нашлось семь схронов-зинданов в семи населенных пунктах. Судя по тому, что сообщает Н. Иванов, их узилища были давно подготовлены, значит, предназначены не специально для этой группы из трех человек, а для многоразового использования. Снова идя по пути экстраполяции, можно говорить о налаженной и повсеместной системе тюрем в Чечне и обыденности, привычности захвата людей с целью выкупа или использования в качестве рабской силы “свободолюбивым чеченским народом”. О рабском труде книга Н. Иванова не сообщает, но несколько сообщений об этом прорыве средневековых традиций горцев в ХХ век, появившиеся и гневно “опровергнутые” в конце 80-х годов, дают возможность уверенно считать, что эта традиция живет и никогда не исчезала.
Что касается Н. Иванова и его товарищей, то их захват определялся исключительно стремлением получить выкуп за полковника налоговой службы и банковского служащего-балкарца. В операцию было вовлечено несколько десятков человек, которые, естественно, не могли участвовать в боевых действиях “в защиту свободы и независимости”, охраняли своих пленников, вели переговоры о цене свободы и не имели нареканий со стороны жителей аулов или обитателей командных пунктов борцов за свободу Ичкерии. Это означает, что такого рода создание капитала (личного, кланового) принято национальной психологией, естественно для горских обычаев и не расходится с вайнахской интерпретацией права и праведности благополучия.