Газета Завтра 244 (83 1998)
Шрифт:
“Лично я, - пишет американский физик-атомщик Ральф Лэпп, - не раз подвергался воздействию радиоактивности в предельно допустимых нормах, и это мне ничуть не повредило”. Как и Лэпп, мы с Юрием Ивановичем считаем, что СМИ распространяют страшные небылицы о “таинственной радиоактивности”. Между тем радиоактивность менее опасна, чем “химия” на вредных производствах, допускаемых Минздравом и трудовым законодательством во всем мире.
БОЕВОЙ РАСЧЕТ ВОЙСКОВОЙ ЧАСТИ, в которой мы находились после радиоактивного воздействия, производил пуск тактической ракеты с атомной боеголовкой, изготовленной нашим заводом. Все было тщательно проверено к пуску ракеты “Луна”. Но в назначенный час “Х” ракета не запустилась. Мы с военпредом подключились к анализу. Оператор доложил, что он не нажал на пульте стартовую кнопку “ПУСК”. Во время предстартового контроля при выходе аккумуляторной батареи с заданным напряжением (длительностью не менее минуты) загорается лампочка
– Ну, что будем делать?
– иронически спросил стоящий за нашей спиной полковник КГБ.
Взяли тайм-аут до утра. За ночь проанализировали обстановку и подготовили решение: “Прозвонить все цепи и провести трехкратное циклирование изделия. При положительных результатах произвести повторный пуск. Контроль за операциями на пульте возложить на Кизеева”.
Проверки и циклирование прошли нормально. Состоялся повторный пуск. Произошло высотное срабатывание. Вычислительный центр подтвердил расчетную мощность заряда. Наши подозрения относительно оператора подтвердились. Кнопку пуска Юрий Иванович включил самолично. Натурные испытания специзделий проводились строго по графику полигона. Пуски тактических ракет осуществлялись Туркестанским Военным округом. Одновременно проверялась боевая подготовка.
Вместе с генерал-полковником Героем Советского Союза П.С. Семеновым находимся в полевой палатке командного пункта. На столе лежит сочный красноспелый семипалатинский арбуз, разрезанный на равные куски. Арбуз выращен на бахче, в 90 км от эпицентра взрыва первого атомного устройства. Регулярно генералу докладывают боевую обстановку: произошел пуск тактической ракеты с высотным срабатыванием ядерного заряда. Дожидаемся доклада дозиметрической службы, с большим аппетитом едим арбуз и ведем дружеский разговор. Генерал “вспоминает минувшие дни и битвы” во время войны с немецким фашизмом. После войны Петр Сергеевич был назначен заместителем командующего Ленинградским военным округом. В это время я учился в “корабелке” (ЛКИ), изучая азы морского оружия. Во время беседы генерал высказал очень много замечаний по совершенствованию конструкций СБЧ, для расширения их боевых возможностей. Все его предложения были изложены в докладе П.М. Зернову и учтены в дальнейших разработках. По его предложению были введены три установки высотного подрыва от радиодатчика и др. Стройный и подтянутый генерал одним своим внешним видом вызывал всеобщее уважение как лично к себе, так и ко всей Советской Армии. Большой оптимист и жизнелюб, он был уверен в надежности и превосходстве нашего ядерного оружия по сравнению с американским. Таких генералов воспитывала Советская система.
Во время нашей беседы входит начальник дозиметрической службы.
Докладывает: радиоактивное облако приближается к палатке КП. Быстро доедаем оставшийся арбуз. Садимся в машину и уезжаем. Облако нас преследует. Наконец едущий за нами дозиметрист сообщает по рации: “Радиоактивность в норме”.
Один из дней учения личного состава артдивизионов в боевых условиях радиоактивного заражения окончен. Возвращаемся в гостиницу. В последний воскресный день перед отъездом, напросились с Алексеем Алексеевичем Томилиным поехать с Павлом Михайловичем на рыбалку. Стояла солнечная и безветренная погода. Рыбалка прошла успешно. Улов был богатый. Но на обратном пути Иртыш взбунтовался. Разразилась буря, и пошел проливной дождь: “Ревела буря, гром гремел. Во мраке молния блистала. И беспрерывно дождь шумел…”
Наш катер крутило, вертело из стороны в сторону, бросало вверх-вниз. Мы отскакивали от бортов, как резиновые мячики. Ориентир направления был потерян. Катер мотало как щепку. Спасти нас могло только провидение. И оно по воле Господней пришло. Неожиданно шторм прекратился. Наступил долгожданный штиль, катер тихо покачивался на волнах. Причалили к берегу. Продрогшие и промокшие вернулись в гостиницу. Впечатление осталось незабываемым. Как будто вернулись с того света. На душе стало спокойно, как после любимого напитка Зернова: в стакан выжимается лимонный сок, кладется столовая ложка сахара и наливается боржоми. Несравненный аромат придает свежесть и бодрость.
После возвращения с южного полигона предстояла командировка на северный полигон. Широкие просторы Советского Союза с юга на север и с запада на восток позволяли разработчикам ядерного оружия оценивать его надежность в условиях, близких к реальным.
Когда я летел самолетом АН-24 с атомным зарядом на борту, то вел себя раскованно, т.к. знал, что при аварийной посадке атомного взрыва не будет. Пролетая над северными просторами, можно было также не опасаться атомного взрыва при несанкционированном сбросе изделия на землю. Капсюли-детонаторы в металлической таре находились у меня на коленях. На аэродроме нас встречали офицеры 6-го управления ВМФ. Встреча и проводы были дружескими. Экипаж самолета на прощание подарил мне унты со словами: “Мы чувствовали себя спокойно, когда узнали, что с нами вместе летит главный конструктор”.
Приближалась полярная зима. Предстояли натурные испытания на Новой Земле. Специзделие морским транспортом направили на РТБ для контрольных проверок и окончательного снаряжения. Вместе с руководством 6-го управления ВМФ самолетом через льды и моря прибыли на полигон.
За два дня до испытаний водородной бомбы “полтинник” был произведен торпедный выстрел с подводным взрывом ядерного заряда, изготовленного нашим серийным заводом. Зрелище подводного взрыва неподражаемо, эффектно и красочно. На водной поверхности вначале появился бугор, примерно 10 м в диаметре, который на глазах стал быстро расти. Затем совсем неожиданно прорвался мощный грибовидный столб воды, достигший апогея в 30 метров высоты. Продержавшись несколько минут, стал медленно и плавно опускаться. Когда он сравнялся с водной поверхностью, началось сильное волнение. Пошел девятый вал. Вода забурлила и ринулась к побережью. Вычислительный центр полигона выдал положительную информацию, шведское радио сообщило точные координаты взрыва.
Леонард Лавлинский ШАГ В БЕЗДНУ
Памяти Н.Е. Кручины
В КОНЦЕ АВГУСТА 1991-го сперва телевидение, а затем и центральная печать сообщили о двух самоубийствах, которые последовали одно за другим: Маршала С.Ф.Ахромеева и управляющего делами ЦК КПСС Н.Е.Кручины. Даже на фоне бурных и трагических событий лета (а о них и тогда, и впоследствии много писали) эти две смерти не могут забыться. Не случайно названные имена вспоминались потом и на страницах газет, и в телевизионных выступлениях. Надо думать, всплывут они еще и в работах историков. Между тем, одного из ушедших людей я знал лично, наблюдал, хотя и не с близкого расстояния, но довольно длительное время. В печати цитировалась предсмертная записка Н.Кручины, воспроизводилась и ее фотокопия - какой-то клочок бумаги, очевидно, вырванный из блокнота. На нем можно было разобрать написанные расшатанным почерком слова - что я-де не преступник, я трус. Какая-то из газет вынесла эти слова в заголовок материала: похоже, автор счел их итоговой самооценкой погибшего. Однако страшные определения поразили меня едва ли не сильнее, чем невероятный факт самоубийства. Ибо все, что я слышал и знал о Кручине в течение трех десятилетий, никак с ними не вяжется. И вот теперь, когда надумал писать литературные воспоминания, не могу не рассказать, каким видел Николая Ефимовича в молодости и какую роль сыграл этот человек в моей жизни.
Сорок лет назад я стал перед выбором: доводить ли до ума свою кандидатскую по Лермонтову, которую не успел завершить в аспирантский срок, или изменить профессию - перейти на работу в редакцию новорожденной газеты “Молодой ленинец”. Я выбрал второе - и в результате был представлен первому секретарю тогдашнего Каменского обкома ВЛКСМ Н.Е.Кручине. Признаюсь, я шел на эту встречу с некоторым предубеждением: вдоволь насмотрелся на вузовских комсомольских активистов. К счастью, Кручина даже внешне оказался не похожим на этих говорливых деятелей. Я увидел перед собой коренастого молодого человека, с открытым, симпатичным лицом - он, тряхнув темно-русым косым чубом, встал из-за стола и сделал шаг мне навстречу. И ознакомительный разговор повел без какой-либо тени официальности. Поинтересовался моим настроением и причинами столь внезапного, с первых шагов, прекращения научной карьеры. Спросил, не испугают ли меня бытовые неудобства и тяжесть редакционной нагрузки: “Ведь часто придется работать и по ночам”. Я сказал, что к этому привычен: сова по природе. “А не будет ли вас шокировать, если станут называть запросто на “ты” и не по имени-отчеству, как вы привыкли в институте?” Я ответил, что для меня важно существо отношений, а не форма - зови хоть горшком, только в печь не сажай. Но я ошибся. Дело в том, что в комсомольском аппарате той поры принято было, чтобы старший по должности называл на “ты” младшего - равенства в обращении не предполагалось. И я, проработавший потом в этой системе четыре с лишним года, так и не смог привыкнуть к негласному правилу. Кручина между тем стал очень кратко характеризовать хозяйственную жизнь своего горняцкого края, говорил и о психологических особенностях населения.
За последнее десятилетие вся Россия имела возможность познакомиться с мощным по размаху шахтерским движением. То, что горняки представляют особую категорию рабочего класса, я начал постигать еще в те дни, о которых пишу. Изнурительно тяжкий и опасный труд, вызывающий даже профессиональные заболевания (антрокоз и силикоз), труд, в котором не только общий успех, но и сама жизнь людей зависит от каждого, - такой труд сплачивает сильнее, чем принадлежность к одной политической партии. Впрочем, слова эти я сейчас говорю, а Кручина тогда сказал: “Шахтеры любят испытывать человека - и судить о вас будут по вашим поступкам”.