Газета Завтра 296 (31 1999)
Шрифт:
"Сваливаем!"— кричит Витька, и они подаются назад, где на их счастье сразу же за прицепом начинается канава в метр глубиной, в нее они и скатываются. Вокруг начинают рваться гранаты, бьют пулеметы, чуть позже муслики пускают в ход гранатометы. Тем временем Славка с Витькой ползут по дну канавы, потом бегут по открытому полю, падают, снова ползут и опять бегут. Вскоре они добираются до нашего села, перепачканные в грязи, возбужденные, они поднимают с постели капитана, командира четы. "Горан, давай, поднимай чету!— кричит Витька.— Мы их сейчас накроем, они далеко не ушли. Их всего-то штук сорок, не больше!" Но Горан не рвется вступать в бой с четырьмя десятками бандитов, к тому же вооруженных гранатометами и пулеметами. Мы ждем рассвета и выходим из села утром. На месте боя догорает "Владимирец", стоит раскуроченный прицеп, горы стреляных гильз, в одном месте мы находим окровавленные тряпки и обрывки индивидуальных пакетов — кого-то здесь перевязывали.
Я БРОЖУ ПО
Нас перебрасывают в село Глобар, в трех километрах от нас город Глоговац, хорошо видна фабрика "Рудник". В нашем селе и в окрестностях находится лагерь для беженцев. На фабрике склады с продовольствием, каждое утро шиптары идут на фабрику, где сербы бесплатно наделяют их мукой, сахаром и консервами. Тридцатого апреля утром большая толпа шиптарских женщин и детей отправились на фабрику, примерно в одиннадцать часов натовцы несли по фабрике ракето-бомбовый удар, в считанные минуты фабрика была превращена в бушующее море огня, почти все, кто был в это время на фабрике, погибли. Сейчас американские фашисты и их подельники по НАТО визжат на весь мир о каких-то этнических чистках, которые якобы проводили сербы. Все это откровенная ложь, американцы валят с больной головы на здоровую, чтобы скрыть следы своих собственных страшных преступлений.
Из города Сырбица в город Глоговац ведет дорога, в одном месте к дороге примыкает пустое село, здесь шиптары устраивают засаду, в засаду попадает грузовик с шестью солдатами. Все шестеро убиты. Через день на этом месте в засаду попадают еще восемь человек. Семеро убитых, а один взят в плен, его шиптары сажают на кол. Еще через два дня на этом месте под обстрел попадает "Нива" с тремя солдатами. На этот раз обошлось без жертв, "Ниве" удалось проскочить.
Мы получаем приказ погрузиться на машину и двигаться, в сумерках мы приближаемся к опасному участку. Едва наши машины поравнялись с домами, как по нам открывают огонь. Мы выпрыгиваем из машин и залегаем на обочине. Начинается перестрелка, она длится до наступления темноты. В темноте мы грузимся на машины и продолжаем путь. Утром в пять часов наш взвод поднимают, и мы едем обратно. Наша задача — очистить село. В машине мы обсуждаем предстоящую операцию. "Наверняка,— говорит Витька,— мы сейчас выгрузимся в трех километрах от села. Скрытно подойдем по лесу и выйдем на окраину села. Там, где лес подходит к домам почти вплотную. Потом чета пешайтийцев (рота пехоты) с парой танков, нажмут на мусликов с фронта, они побегут и напорются на нас".
Машина привозит нас к самому селу, на то место, где нас вчера обстреляли. Никаких пешайтийцев, никаких танков нет и в помине. Нас ждет майор, он будет командовать операцией. На голове каска с листьями, на груди значок военной советской академии. "Напред!"— командует майор, указывая на село,— и весь наш взвод, все восемнадцать человек прутся вперед, по открытой местности. Из села по нам открывают огонь, к счастью, с опозданием, и мы успеваем зацепиться за крайние дома. На другом конце села на возвышении стоит трехэтажный дом. Это самая высокая точка в селе, оттуда по нам и бьют. Открываем ответный огонь и продолжаем идти вперед. Майор идет вместе с нами. Я стою за углом дома, дальше двигаться нельзя, уж больно сопливое место. Метров двадцать открытого пространства, которое хорошо простреливается из трехэтажного дома. Но идти надо, эх, была ни была, делаю рывок и где-то на полдороге резко падаю. "Дзи-и-нь, дзинь"— проносится в воздухе, быстро перекатываюсь. "Дзинь-дзинь"— встают фонтаны от пуль прямо рядом с моей головой. Еще один рывок — и я под стеной, в мертвой зоне, пытаюсь перевести дух. Давно я так не бегал. Двигаюсь вдоль стены до одного из домов, выбиваю окно и впрыгиваю вовнутрь. Пересекаю комнату и выпрыгиваю в сад. Прикрываясь деревьями и кустами, добираюсь до окраины сада. Здесь прекрасная позиция, трехэтажный дом, как на ладони, открываю по нему огонь. Мы охватываем его с двух сторон, Шиптары прекращают отстреливаться, чуть позже мы врываемся в ихний дом, он пуст. Сразу за домом через пять метров начинается лес. Бандиты ушли. Витькиному возмущению нет предела: "Ну, какого хрена мы шли под огнем, какого лешего. Мы могли бы легко уничтожить эту банду, а мы вместо этого их упустили, да еще свои лбы подставляли под пули. Для чего, я вас спрашиваю, наше счастье, что эти уроды не умели стрелять, иначе они понаделали бы нам трупов".
"Адмирал!— говорю я,— как ты не поймешь: майору приказали очистить село, а уничтожать банду приказа не было. Как он может без приказа, ну, сам подумай?"
"Всю жизнь считал совдеповских
По "мотороле" мы получаем приказ оставаться в этом доме и прикрывать дорогу. Все б ничего, но позиция уж больно хреновая, лес в пяти метрах от дома. Если нас атакуют, мы долго не продержимся. Смотрю по карте, что лес небольшой, всего двести метров, а дальше большое село, а за селом опять начинается лес. Ночью Витька и Славка идут в разведку. Возвращаются они под утро сильно возбужденные. "Их там как блох,— сообщает Витька. — Сотни две, не меньше. Вокруг выставлены посты и караулы". Сообщаем об этом командованию, в ответ приходит приказ десяти человекам отбыть в село Глобар, а остальным оставаться на месте. Мы остаемся ввосьмером, наши в пяти километрах, а противник рядом. Пытаемся изобразить полную беспечность, загораем, обливаемся водой из колодца. Шиптары нас не трогают, чтобы не раскрыть свою базу, а мы делаем вид, что ничего о ней не знаем. Три дня продолжается эта игра в "веришь — не веришь", ночью мы видим как в километре от нас спускаются парашютисты. Наконец, рано утром к нам подходят грузовики с пехотой, лязгая гусеницами, ползут танки. Началась операция по ликвидации банды. Мы были неправы, бандитов, оказывается, было не двести, а полторы тысячи, и размещались они не в одном селе, а держали под контролем огромный район Одбрыня. Весь этот район теперь окружен, в операции участвуют восемнадцать тысяч войск, три бригады, большое количество техники. Она длится семь дней.
Я СИЖУ НА СКАМЕЙКЕ во дворе дома и чищу свой автомат, высоко в небе появляются натовские самолеты, они идут на большой высоте. Обычно натовцы не снижаются ниже шести тысяч метров. Они, как на учениях, перестраиваются в боевой порядок и по одному начинают заходить на цель. От них отделяются яркие точки и стремительно несутся к земле. В пяти километрах от нас встают разрывы. Там село Марино, где расположен танковый батальон. Натовцы бомбят его уже месяц, но не уничтожили еще ни одного танка. Чего только танкисты ни предпринимают для спасения своих машин, куда они их только не засовывают и не запихивают. Отбомбившись, натовцы не собираются улетать, они кружат над нами. Вдруг один из них отделяется от остальных и начинает пикировать, он стремительно несется к земле. Высота шесть километров, пять, становятся четко видны его очертания, я уже могу определить его тип — это американский штурмовик А-10 "Тэндэрболт". Я бегом бросаюсь к ящику, где лежит зенитная ракета "Стрела", срываю с нее чехлы и вскидываю на плечо. Американец мчится к земле с бешеной скоростью, высота четыре тысячи, три, включаю аккумулятор и навожу на цель, звучит зуммер, и в перекрестии прицела вспыхивает зеленый огонек: цель захвачена. Американец приближается, высота две пятьсот, ну, еще чуть-чуть, еще двести метров — и он будет в зоне поражения. В эту секунду, будто бы услышав мои мысли, штурмовик выпускает две ракеты и свечкой взмывает ввысь. Ушел, гад. Я смотрю на удаляющийся самолет, стрелять бессмысленно. "Стрела" просто не догонит его, мне бы еще двести метров — и американец отлетался бы навсегда.
Я отсоединяю от "Стрелы" отработанный аккумулятор и ставлю на его место новый, после чего укладываю ее опять в ящик. Старая добрая машина, когда-то сработанная русскими умельцами на Тульском заводе. Это было давно, еще в шестидесятые годы, с тех пор она сильно устарела. Эх, была бы у меня хотя бы "Игла", но "Иглы" нет. На окраине деревни поднимаются языки пламени, там горит дом, в который попала ракета. Другая ударила во вспаханное поле и убила корову. Возле убитой стоит теленок на тоненьких ножках, он тычется в маму своей мордочкой и призывно мычит. Теленок не отходит от коровы в течение трех суток. Я смотрю на эту картину и в памяти возникает точно такая же, которую я видел в далеком детстве в школьном учебнике под названием "Фашист пролетел".
Ночью недалеко от нас подрывается грузовик, три человека погибли, четверо тяжело ранены. На следующую ночь Славка, я и еще двое сербов устраиваем на этом месте засаду. Мы лежим на обочине и напряженно вглядываемся в ночную тьму. Вообще-то глупость, ни один разведчик в мире не пойдет дважды по одному и тому же маршруту, а уж тем более не будет устраивать диверсии на одном и том же месте. Но на этой войне возможно все. Здесь все перевернуто, я бы назвал ее праздником идиотизма. Ужасно хочется спать, но спать нельзя. Вдруг до нас доносится звук, кто-то наступил на сухую ветку, потом еще и на дорогу вываливаются двое мусликов. Мы тут же открываем огонь. Один убит сразу же, другой успевает залечь и дать ответную очередь. Перестрелка длится недолго, муслик бросает автомат и кричит, что сдается. Мы осторожно выходим из укрытия, шиптар ранен в руку, в грудь навылет и в ногу. В грудь и в руку ранения не опасны, но вот в ногу — пуля ударила в голень и раздробила кость. Из раны бьет фонтан крови, ступня болтается, как на шарнире. Пожалуй, надо его добить. Но муслик жалобно кричит, умоляет о помощи, в глазах боль и мольба. Мне становится его жалко, я вскрываю один за другим медицинские пакеты и перевязываю шиптара, затем накладываю шины на поврежденную ногу. Во мне борются два противоречивых чувства: докатился — лечу муслика, я понимаю, что это враг, которого надо убить, и в то же время мне его жалко, в памяти встает образ Сергея Миранчука, русского добровольца из Одессы, попавшего в плен и зверски замученного мусульманами — уж не этот ли урод его пытал — но руки сами делают привычную работу, наконец все готово. Утром за шиптаром приходит машина и увозит его в штаб бригады на допрос.