Газета Завтра 777 (41 2008)
Шрифт:
А я опять отвечаю: "Идет политическая война".
Друзья заводятся: "А как же эти, эти и эти (называются имена телевизионных работников)… Они на чьей стороне воюют? Они патриоты? Конъюнктурщики? Засланные казачки?"
Я: "Это совершенно нормальные люди. У них есть и позиция, и свой взгляд на происходящее. Дело не в них, а в Системе. Система входит в режим автоколебаний. А люди… Они же не только люди, но и функционеры этой Системы".
Друзья начинают называть еще более высокие имена.
Я: "И это нормальные люди. И у них есть позиция. Но если телевизионщики — функционеры Системы,
Тогда друзья называют совсем высокие имена.
Я отвечаю: "А это — высочайшие функционеры Системы. Той самой Системы, которая не выдерживает нагрузок, путается в кодах, логистике. Вы мне имена называете?.. Имена вторичны. Любой функционер — заложник автоколебаний не справляющейся Системы".
Друзья отпускают ядовитые реплики. А когда телефоны умолкают, я остаюсь наедине со своими мыслями и понимаю, что для друзей события 1993 года не имеют метафизического смысла, а для меня имеют.
Я благодарен Путину за то, что он назвал распад СССР геополитической катастрофой. И абсолютно убежден, что он сделал это от сердца, а не по конъюнктурным соображениям. Но для меня-то распад СССР — это метафизическая катастрофа. И я эту оценку считаю научной, а не базирующейся на симпатиях и ценностях. А из различия оценок качества катастрофы вытекает очень многое.
Главное — представление о необходимых действиях в посткатастрофический период. Травма пространства и травма смысла лечатся по-разному. Конечно, пространство связано со смыслом, а смысл с пространством, но это всё-таки не одно и то же.
В период с 1987 по 1991 год (всего-то четыре года) Верх обменяли на Низ, идеал — на совокупность определенных… скажите, как вам нравится… Соблазнов? Возможностей? Ну, пусть возможностей. В число возможностей, которые обменяли на идеал, входили прежде всего возможности материальные. Еда — отсутствие дефицита (полные прилавки вместо пустых), другой ассортимент продуктов (не для всех, но для многих), а также возможность не стоять в очередях, что отнюдь не мелочь. Следом за едой речь шла обо всей корзине потребительских товаров, о новых возможностях решать жилищную проблему (уже для немногих) и, наконец, о развлечениях (отсутствие идеологической цензуры, нравственных ограничений, возможность отдыха за рубежом).
То, что я назвал, — это материальные возможности. Но я согласен приплюсовать к ним другие, более высокие. За рубежом можно, например, не только отдыхать, грея телеса на пляже, но и любоваться Римом, Парижем, проводить часы и дни в Лувре или в галерее Уффици.
Но это — все равно возможности. Герой О»Генри едко заметил: "Песок — плохая замена овсу". Является ли для кого-то идеал "песком", а все эти совокупные жизненные возможности "овсом", или наоборот — неважно. Важно, что обмен идеала на возможности — это игра на понижение, движение сверху вниз, скольжение, контринициация. А значит — падение в буквальном смысле слова. Оно же — метафизическая катастрофа.
Мне кажется, что скоро это начнут понимать все. Политики, в том числе. Потому что это слишком очевидно. Как слишком очевидно и то, что именно новые материальные возможности предопределили решение широких общественных групп поддержать сначала перестройку, а потом… 1993 год.
Эти широкие общественные группы вполне можно назвать омещаненными. База перестройки и ельцинизма, конечно, была шире. Я не хочу редуцировать ее до общественных групп с данной характеристикой. Но эти группы были локомотивом, запевалами, осью будущей властной Системы. Они быстро отодвинули все другие группы на периферию, а потом и безжалостно их растоптали. Другим группам оставалось маргинализоваться и либо запоздало проклинать новую Систему, либо поддерживать её, вопреки своей очевидной маргинализации. Последнее тоже имело место.
Омещанивание — грех позднего советизма. Страшный грех. Но поздний советизм — это раствор с мещанской взвесью и не более того. Взвесь еще надо было осадить, спрессовать, превратить в иной по качеству социальный субстрат. Перестройка сделала это и оперлась на новый субстрат. Мы пожинаем плоды.
Я часто слышу, что "негодяи осуществили заговор, сменив Верх на Низ". Заговор был. Его можно даже назвать "заговором Карнавала". Именно карнавал меняет Верх на Низ. Это его основополагающее социальное и культурное свойство. Михаил Бахтин талантливо это описал. Он еще и рассмотрел "технологии Низа", используемые Франсуа Рабле и его последователями. А это — отдельная (и очень непростая) страница в истории мировой культуры и мировой параполитики.
ВсЁ так. Да, совращали, да, растлевали. И что? Всех ведь растлевали, всем внушали, что Верх надо поменять на Низ. Но кто-то не поменял, а кто-то поменял. Значит, была возможность не поменять? Просто кто-то ею воспользовался, а кто-то нет.
Никто не снимает с растлителей вины за растление, но можно ли снять вину за падение с падшей женщины? Особенно если она не Соня Мармеладова? Воля человеческая свободна. Это касается как отдельного человека (личности), так и народа, являющегося исторической личностью.
Когда мы говорим, что кто-то пал, а кто-то не пал — это абсолютная правда. Огромное количество наших сограждан — не пало. Они проявляли и проявляют колоссальный социальный героизм. Нянечки, которые за крохотную зарплату возятся с тяжелыми больными, сохраняя добросердечие, приветливость, отзывчивость, — не пали. И мы, в конце концов, можем сказать, что пало активное меньшинство, а не большинство.
Но, отказываясь от концепции коллективной вины, мы должны отказаться и от концепции собора, от концепции народа как единой исторической личности. Хотим ли мы отказаться от этой концепции? Я, например, не могу от нее отказаться. Для меня общество — не совокупность индивидуумов, а Целостность. И если Целостность сажает себе на шею Ельцина, то она совершает выбор и делает всех заложником этого выбора. Меня — тоже.
Я лично никогда ни от чего не отказывался, не делал в своей жизни никаких понижающих выборов, не поддавался никаким соблазнам нынешней эпохи.
Я лично говорю в 2008 году в точности то же самое, что говорил двадцать лет назад. Конечно, не как попугай, а как человек, который ищет ответы на новые вызовы, не меняя при этом основополагающих представлений.
Я лично прекрасно знал, что я должен был бы сказать и от чего отказаться для того, чтобы вкусить разного рода возможностей. Но я, опять-таки лично, отверг такой соблазн.