Газета Завтра 824 (88 2009)
Шрифт:
Именно эта связь имманентного и трансцендентного является неисчерпаемым источником духовных, творческих сил для носителей проекта. Чем сильнее накалено сакральное ядро, чем в большей степени приверженцы проекта обладают живым чувством своей инаковости по отношению к внешнему миру, тем сильнее бывает последующая религиозная экспансия, выплеск религиозной энергии во внешний мир. Это опять-таки особенно ярко видно на примере древнего христианства. Сначала были катакомбы и мученики, "свидетели", отдавшие жизнь за Христа (и в немалом количестве!), затем - христианство завоевало империю, но никак не наоборот! Более того. Как только христианство приближается к религиозному доминированию в повседневной жизни империи, христианский сакралитет (будучи духовной основой этой внешней экспансии) начинает как бы искать себе нового места, lokus»а, и возникает новое, добровольное "мученичество", иными словами - монашеское движение, последовательно стремящееся к новому отделению от этого мира, где христианство, казалось бы, побеждает! Наряду с этим начинается христианизация,
Итак, для здорового мышления вполне очевидно: экспансия религии вовне невозможна без духовного импульса и накаленного сакралитета, и именно последний, вливаясь в традиционные формы культуры, развивающиеся на основе культурной преемственности, лежит в основе их творческой трансформации. Нет духовного импульса и накаленного сакралитета - и "традиционная" культура всё более омертвляется, обессмысливается, становится мёртвой шелухой, до тех пор, пока её вновь не возгреет религиозный огонь, огонь веры и Откровения. Когда трансцендентное закрыто и остыло сакральное ядро - проект невозможен, и невозможно вновь возжечь религиозный пламень без жертвы и подвига.
КУЛЬТУРНЫЕ ТИПЫ И РЕЛИГИЯ
Сказанное выше и имеющиеся у нас культурологические познания неминуемо указывают на то, что в реализации религиозного проекта важнейшую роль играет определенного рода связь, соотношение его сакрального ядра и окружающих его (а также формируемых им) форм культуры. Эта связь никак не может быть произвольной. Когда "наши новые миссионеры", иные из которых еще всерьез считают себя философами и культурологами, говорят о "безразличии" Православия к тем или иным культурным типам и vice versa, невольно испытываешь сильное недоумение. Неужели эти люди не читали ни Шпенглера, ни Данилевского, ни К.Леонтьева, ни, наконец, Лосева? То, что Слово Божие (а, стало быть, и наша потенциальная "миссия") открыто для всех и обращено ко всем - это один вопрос. Но из этого же никак не следует, что связь между религией и порождаемыми ею социокультурными, политическими, экономическими феноменами, философией и т.д. является абсолютно произвольной, что здесь не действуют никакие, причем достаточно строгие законы и закономерности! Так, например, иудаизированный вариант протестантизма, породивший пуританскую этику и индивидуалистическую культуру капиталистического хозяйствования, никак не мог бы породить Домостроя и крестьянской общины, а, скажем, духовная аскетика "Добротолюбия" ни в коем случае, ни при каких условиях не заставит нас отстраивать социум по принципам шариата. Точно так же и в искусствах (то есть в культуре в узком смысле). Иконопись Рублева и Дионисия и знаменный распев никоим образом не могли бы быть порождением утонченной чувственности позднекатолической мистики, а "умное делание" исихастов ни при каких условиях не могло бы иметь своим культурным продуктом живопись титанов европейского Ренессанса или музыку эпохи барокко и классицизма. Существуют определенные, вполне непреложные законы движения традиции в истории, и игнорировать их, обращаться с традицией на основании собственного произвола - значит обрекать себя на историческую слепоту и заведомое историческое поражение.
МИССИОНЕРСТВО И ПОСТМОДЕРН
Ключевой постулат разбираемого проекта гласит, что миссионерствовать следует в культурных формах современного мира, дабы быть понятым этим миром и успешным в нем в качестве миссионеров. Это, казалось бы, простое и очевидное положение таит в себе массу подводных камней, и в них-то всё дело! Однако, прежде чем обратиться к этому главному для нас на сегодня клубку проблем, констатируем другую, не менее известную православной общественности, "миссионерскую" установку носителей проекта, от которой они, надеемся, не станут вдруг отрекаться. Факт состоит в том, что описанный выше, известный в истории классический путь реализации, развертывания религиозного проекта в данном случае отнюдь не востребован! Наши "новые миссионеры" хотят как можно меньше отличаться от внешнего мира (то есть от объекта своей миссии), мимикрируя под него. С одной стороны, и основные синодальные документы, и выступления Патриарха содержат вполне справедливые и достаточно жесткие обличения исчерпавшего себя постпросвещенческого либерализма с его безбожием, безнравственностью, попранием ценностей и т.д.; с другой же стороны, в самой Церкви, то есть в сердцевине, в сакральном ядре проекта запускается процесс модернизации, не замечать который может только ленивый или уж совсем заангажированный человек. Таким образом, носители данного проекта собираются во внешнем мире, подлежащем оцерковлению и новой христианизации, бороться с тем, что является последствием, продуктом тех процессов, которые они сами запускают в Церкви, то есть в ядре своего проекта! Вместо возгревания сакралитета, без чего невозможна религиозная "экспансия", выплеск религиозной энергии вовне, сакральное ядро (и так остывающее!) предполагается еще больше остудить, чтобы, не дай Бог, ненароком не обжечь "внешних", чтобы лучше "соответствовать" им, быть "доступнее и понятнее"! И это религиозный проект? На наш взгляд, этот лежащий на поверхности парадокс просто взрывает данный проект изнутри (если, конечно, верить, что речь идет именно о "миссии", о проповеди христианских ценностей).
Обратимся теперь к нашей главной проблеме. Итак, "миссия в культурных формах современного мира". Если так (а тезис этот кажется очевидным!), то, по элементарным законам научного рассуждения, следует вначале определиться с исходными понятиями. Ибо говорить о христианской миссии (для христиан вообще-то привычнее говорить о проповеди Слова Божия, апостольстве или благовестничестве) в современном мире и при этом не анализировать, не пытаться понять, каково реальное состояние этого мира - абсурдно и безответственно.
Что же представляет собой сегодня так называемый "современный мир" и его "культурные формы"? Общим местом современной философско-исторической, социокультурной и политической мысли, особенно западной, стало признание того, что этот самый "современный мир" (то есть классический модерн в его секулярном изводе, порожденный эпохой Просвещения), в сущности говоря, закончился и трансформировался в нечто качественно иное, новое (хотя, как это всегда и бывает в истории, связанное с предшествующей эпохой), то есть - в постмодерн. А в нём, в постмодерне, классическую культуру с её "формами" и содержанием ожидают, говоря мягко, весьма существенные трансформации. Итак, еще один парадокс в нашу коллекцию: церковные "модернисты", заявляющие о своем намерении модернизировать Церковь, дабы быть лучше понятыми так называемым "современным миром", оказываются как раз архаистами, ибо апеллируют к тому историческому феномену, которого, по сути, уже нет, который сошел или стремительно сходит с исторической арены, а по факту своей деятельности, для того, чтобы воплотить свой тезис и выдержать свою логику до конца, стоят перед жестким императивом, повелевающим им самим стать постмодернистами! Как можно говорить о "культурных формах современного мира", да еще собираться в них, в этих формах, миссионерствовать и при этом не ставить проблему постмодерна - известно, наверно, только самим представителям разбираемого проекта, самим "новым миссионерам". И это при том, что для всех очевидно: речь вовсе не идет о каком-то отвлеченном теоретическом споре, ибо свое намерение авторы и реализаторы проекта весьма активно стремятся воплотить в жизнь.
Таким образом, ключевое положение "наших новых миссионеров" - "миссия в культурных формах современного мира" - по факту означает, как ни крути, христианскую миссию в "формах" постмодерна. А это уже очень ответственный методологический постулат, который следует разобрать отдельно.
Александр Молотков ДУХОВНЫЙ ИДЕАЛ РОССИИ
В последнее время, в связи со сменой Патриарха в Русской Православной Церкви, заметно оживились отношения между церковью и обществом. Говорят даже о "новой эпохе" в жизни церкви, что, думается, недалеко от истины. Причем личность нового патриарха здесь далеко не главный аргумент, сама историческая ситуация подвела церковно-государственные отношения к новому этапу. Не только церковь, крепко вставшая на ноги за период своего 20-летнего восстановления, готова к новому уровню задач по отношению к обществу, но и общество, вдоволь помотавшись в "стране далече" западно-либеральных реформ, ищет возвращения к фундаментальным основам нравственности, патриотизма и национально-государственной идентичности, изрядно растраченных в XX веке.
Однако каковы возможные формы нового взаимодействия церкви и общества? Проблема в том, что "классические" схемы церковно-государственных отношений, существовавшие в истории (византийская "симфония", статус "государственной религии" для православия), сегодня нам очевидно не подходят. Слишком далеки политические реалии современной России, прошедшей катаклизмы нескольких революций, опыт социализма и демократии, от традиционной системы православного мироустройства. Все старое рухнуло в XX веке, и нужны новые решения. Так и либеральный вариант полного "отделения церкви от государства" (практиковавшийся с не меньшим успехом и в советское время) ни церковь, ни общество не устроит. Он никак не отвечает тому масштабному комплексу задач, которые общество и церковь могут и должны решать вместе.
Правда, последнее относится скорее к обществу, чем к власти. Власть вполне устраивает существующее статус-кво в форме "официального присутствия" на церемониях в Храме Христа Спасителя как символический площадке для имитации своего единства с народом и историей. По этой схеме власть использует церковь для укрепления своей сомнительной легитимности - не более того. Ожидать от нее инициатив по поиску более фундаментального формата отношений с церковью не приходится. Последние уступки по введению в школах ограниченного "духовно-нравственного воспитания" на фоне беспредела телевизионной пропаганды разврата и насилия ничего не меняют.
В итоге положение церкви в обществе характеризуется диссонансом. С одной стороны - растущий авторитет православия как неисчерпаемого источника нравственности, с другой - нарастающая лавина легализованного либерализмом греха. Дальнейшее "мирное сосуществование" этих взаимоисключающих процессов в принципе невозможно, кому-то придется уступить. Причем, выбор за обществом. Либо оно окончательно оттеснит церковь на периферию своей жизнедеятельности (культурно, мировоззренчески и юридически), предпочитая свободу обходиться "без Бога", либо восстановит ее "свято место" в структуре общественного сознания, признав в качестве фундаментального духовно-нравственного авторитета.