Где-то на Северном Донце
Шрифт:
III
По тому, с каким ожесточением пулеметчики вкапывались в сухую горячую землю, Лепешев понял, что они все знают. Лейтенант с облегчением передохнул. Не надо ничего объяснять, не надо в приказном порядке заставлять уставших, разморенных жарой людей делать тяжелую солдатскую работу.
Подошел Глинин, козырнул, подал листок бумаги, на котором была вычерчена схема огневой позиции взвода. Лепешев посмотрел, одобрительно крякнул. Бирюк с поразительной для рядового бойца обстоятельностью предусмотрел все.
От конюшни к пулеметам, размещенным на обоих краях высокого мыса, крыльями расходились оборудованные стрелковыми ячейками траншеи. От задней двери конюшни ход сообщения вел вниз (прав дотошный молчун! — пригодится выносить раненых под огнем, а может быть, и отступить).
Лепешев огляделся. Работа шла полным ходом, подгонять кого-либо нужды не было. Посмотрел на конюшню, с которой уже была содрана камышовая крыша. И это тоже понравилось лейтенанту. Ясное дело, немцы первым делом ударили бы зажигательными по сухой, как порох, кровле. Обороняйся тогда в огненной каменной ловушке!
Подошел подполковник-штабист, что недавно встретил взвод. Похвалил:
— Молодцом, лейтенант! — И, озабоченно вскинув к глазам бинокль, стал вглядываться в волнистую степь.
Лепешев поглядел на его напрягшуюся фигуру и обеспокоился еще больше. Где-то там, за голубовато-зелеными увалами, рос и ширился неясный гул. Лепешев вслушивался, стараясь разобраться, идут ли немецкие танки или это отголосок той далекой канонады, что вторые сутки в минуты тишины доносится с юга, от города Изюма.
— Прут, сволочи! — Подполковник сплюнул. — Сколько же у них подвижных войск?.. Бьем-бьем — и конца им не видно!
Лепешев подумал о том, что для возвращения потерянной переправы и сам подполковник рискнул бы спять с любого участка любые части, но вслух сказал:
— Ничего, когда-нибудь выдохнутся!
Он еще не знал, что впереди будут Сталинград, Курская битва, большие и малые котлы, в которых на его глазах испустит дух гадючая фашистская сила, но с убежденностью много раз убиваемого, однако остававшегося в живых обозленного солдата твердо верил — конец этой фашистской силе придет.
— А-а… — огорченно махнул рукой подполковник, опустив бинокль. — Земля-то, земля наша, матушка, не ждет… — И столько горечи, слез было в голосе его, что Лепешев мотнул головой.
Он посмотрел на штабиста и впервые почувствовал огрубелым своим сердцем незнакомую доселе жалость к человеку в военной форме, какую носил сам. Подполковник был худ и костляв. На его изможденном лице лежали синие тени многодневной бессонницы, огромной усталости и глубокого внутреннего страдания.
— Ничего, все равно выдохнутся! — мрачно повторил Лепешев.
— Н-да… — Подполковник помолчал, потом спохватился: — Вот что, лейтенант… Мы можем выделить вам только два расчета бронебойщиков. Больше у нас ничего нет. Сами видите…
— Вижу.
— И еще. Командир дивизии передает в ваше распоряжение два отделения автоматчиков из комендантского взвода. Они будут прикрывать вас с обоих флангов у реки. И это все. — Подполковник махнул рукой, от штаба подбежали два сержанта. — Вот командиры отделений.
Сержанты представились.
— Как с боеприпасами? — спросил подполковник.
— Маловато! — привычно вздохнул Лепешев.
— Вон там в саду разбитая полуторка. В кузове должно быть около двадцати ящиков патронов и гранат. Весь наш боезапас. Сколько вам?
— Все! — отрубил лейтенант.
Молчаливо стоявший рядом Глинин удовлетворенно засопел.
Лепешеву стало веселее. И не столько от приятного сообщения подполковника, сколько от того, что рядом находятся такие вот, как его боец, надежные люди, которых он мог понимать даже по сопению. Без всего — без хлеба, даже без воды — может обойтись солдат в тяжелую минуту, но только не без боеприпасов. Лепешеву самому уже много раз пришлось испытать горькое солдатское бессилие, когда пуст становился диск автомата, и потому ему была люба лютая жадность Глинина к каждой лишней гранате, к каждой лишней обойме патронов.
— Все?! — По блеклым губам подполковника проскользнуло подобие улыбки. — Ну что ж… Быть по сему. Раскулачивай полуторку, лейтенант.
Глинин шевельнул руками. Лепешев прекрасно понял его.
— Выполняйте.
— Есть! — Глинин вскинул руку к пилотке, четко повернулся и отпечатал — положенные по уставу — три таких шикарных строевых шага, что даже сам Лепешев удивился. За всю войну ему не пришлось видеть этакой парадной ловкости на боевой позиции.
— Н-да! — одобрительно цокнул подполковник и опять поднес бинокль к глазам. Он что-то увидел, так как даже привстал на цыпочки.
Лепешев поглядел в степь, и ему почудилось далекое облачко пыли.
— На! — Подполковник сунул ему бинокль. — Держись, лейтенант. Как начальник оперативного отдела дивизии я тебе больше ничем помочь не могу. — И широкими шагами побежал к штабной мазанке. Уже оттуда донеслась его хриплая команда: — Все, кто может ходить, все без исключения на эвакуацию раненых!
— Сколько бойцов в вашем отделении? — спросил Лепешев одного из сержантов.
— Пять.
— Вместе с вами?
— Вместе со мной.
— А в вашем?
— Шесть вместе со мной.
— Видите фланговые пулеметные точки? Так вот, чтобы внизу под ними был выкошен весь камыш. Вербы спилить.
Сержанты растерянно переглянулись.
— Нечем, товарищ лейтенант.
— Найти! Чтобы берег в зоне огня наших пулеметов был чист, как детское колено! Ясно?
IV
Будто подстегнутые хриплой командой подполковника, время и события разом ускорили бег. Громыхая колесами, с левого берега примчалось несколько подвод, груженных носилками. За ними еле поспевали взмокшие красноармейцы. Размахивая длинными сильными руками, выбежал на дорогу командир дивизии полковник Савеленко и начал басисто выкрикивать приказания.