Где ты теперь?
Шрифт:
– Ну а Хелле? Давненько она не заходила, – говорила мама, и я отвечал:
– Да.
– Но она как-нибудь обязательно придет, – говорил отец, такое ведь вполне могло произойти, запросто, заранее не предугадаешь.
Иногда по вечерам, когда родители уже ложились спать, я ехал к Йорну. Он ложился поздно, мог до утра провозиться с гитарой и четырьмя синтезаторами. Мы с ним сидели в гостиной. Смотрели телевизор. Не особо разговаривали. Смотрели сериалы, которые крутят всю ночь. «МЭШ», «Джек и толстяк», «Уокер», «Техасские рейнджеры». Я рассказал Йорну, что произошло, да он и сам догадался – когда Хелле начала вывозить вещи. Он спросил, не передумал ли я ехать на Фареры. Я сказал, что нет, я поеду, так я сказал, плыть по морю я боялся, но не говорил об этом. Я вообще почти ничего не говорил. Йорн и «Перклейва» дописывали свой первый альбом, «Трансатлантика» он назывался, у них уже была пробная версия, и Йорн мне ее пару раз ставил. Звучало красиво, мощно, будто гром, и мне казалось, что, вероятно, у них все получится, они прославятся и все такое,
В начале июня мама с отцом отправились наконец в Сен-Ло. У меня тоже начался отпуск в цветочном магазине, наконец-то на лето наняли двоих помощников, я показал им оранжерею и объяснил, что от них потребуется, хотя я все равно не знал, чем заполнить дни, поэтому продолжал ходить на работу. Просыпался. Где-то около шести приезжал в оранжерею. Садился в саду и ждал. Ждал, пока придут остальные. Пару раз развез заказы, когда летние помощники еще осваивались – они слишком туго стягивали букеты, слишком коротко обрезали черенки роз и заворачивали цветы в гофрированную бумагу.
За последние месяцы работы ощутимо поубавилось. Дел становилось все меньше и меньше. В следующем году должно было наступить будущее, поэтому большинство хотело с надежностью прожить то время, которое осталось. Дорогие цветы, которые рано или поздно завянут, стали никому не нужны. А в супермаркетах теперь продавались цветы из ткани и пластмассы всего за 49,90 – вдвое дешевле, до пяти букетов в одни руки, или же дешевые живые цветы, розы и тюльпаны большими партиями. Теперь мы обслуживали почти одни только похороны. Я заметил, что в последнее время с Карстеном что-то неладно: мешки под глазами стали отчетливее, магазин приходил в упадок, но ничего поделать не мог. Я продолжал составлять букеты и собирать венки, но на дворе было лето, и народу умирало мало, все решили подождать до зимы. Венки лежали в комнате отдыха, засыхали и отправлялись на помойку. Карстен приходил на работу все позже и позже. Я приходил все раньше и раньше. Но все без толку. А летние помощники ничего не понимали, они подолгу сидели за обедом, и никто им за это не выговаривал. Они здесь все равно только на три недели. А потом они вернутся к учебе. К займам на обучение. В маленькие квартирки в Ставангере, Бергене, Осло и Трондхейме. А возможно, и в Тромсе. Или может, уедут за границу, потому что планы у них грандиозные, им надо многое успеть, работы мало, а учиться предстоит долго. Не многие уместятся на самой верхушке пирамиды. Им надо набрать баллы, как можно больше баллов. Времени у них в обрез, им уже двадцать или двадцать пять, а они только начали учиться, потому что до этого просто смотрели на жизнь, пытаясь попробовать себя во всем. А сейчас надо быстрее, так они говорили, потому что иначе время уйдет, а вершины достигают к двадцати семи годам. А потом развитие медленно, по спиралям, идет в обратном направлении. После сорока работу уже не поменять. За день до моего отъезда, в понедельник, в магазине остались только мы с Карстеном. Остальные уже ушли, а мы еще оставались, это Карстен попросил меня остаться, а мне торопиться было некуда. Вещи я уже уложил. Много дней назад. Найти мои вещи в квартире было теперь совсем несложно, она наполовину опустела, остался только стул, пара коробок и телевизор. Карстен разлил кофе по чашкам, поровну разделив последние капельки, и выключил кофеварку. Красный огонек погас. По радио передавали, что ожидается дождь.
– Матиас, – сказал он.
– Да?
– Дела идут плохо.
– Знаю, – сказал я, глядя в окно. Машин почти не было.
– Мне так жаль.
– Ты же не виноват.
– Нет, не виноват. Я…
– Не бери в голову.
– Я сегодня подсчетами займусь, а потом выставлю магазин на продажу. Так дальше продолжаться не может.
– Ага, – только и выдохнул я в ответ. Я чувствовал усталость. Мне хотелось поехать домой и лечь спать. Мир вокруг начал по-настоящему рушиться, я отметил это почти с облегчением.
– Да… Я… Ну, с тобой приятно было работать, Матиас. Ты был лучшим сотрудником…
– Спасибо.
– И еще… Ну, я поговорил с Яном, из Аугленда, порекомендовал ему тебя, на случай если ему еще потребуются люди в оранжерее. Но, понимаешь, ему сейчас тоже туго приходится. Хотя все еще вполне может измениться. Может, на следующий год.
– Может, и так. Спасибо тебе за все, Карстен.
– Было бы за что!
– Ну а ты? – сказал я, пытаясь изо всех сил изобразить участие. – Ты сам-то что будешь делать?
– Я? Вообще-то в моем возрасте уже можно на покой уходить, мы поэтому… у нас с Ториль есть домик на Квитсее, мы все обсудили и, может, переедем туда, там очень мило. Ей там очень нравится.
– Да, там замечательно, – тихо подтвердил я, – очень хорошо. Хотя, может, цветы там не особо растут, ну, из-за ветров.
– Это верно. Ну, тогда буду рыбу ловить.
– Угу.
Молчание.
– А у тебя планы на лето какие?
– Я уезжаю завтра… на Фареры, – ответил я.
– Фареры?
– Там почти ничего не растет, – сообщил я, – даже деревья.
– Ни единого деревца?
– Ни единого. Можешь начать дело – цветы и деревья на Фарерах.
– Нет
– Всего неделю. Мы отплываем завтра. Из Бергена.
– Мне казалось, ты не любишь плавать.
– Не люблю, так и есть.
– Ну, удачи тебе тогда, держись.
– И тебе тоже.
Карстен поднялся и на минуту вышел. Мне слышно было, как он распаковывает какой-то ящик, разворачивает бумагу, отрывает липкую ленту. Когда он вновь появился в дверях, я встал и надел куртку.
– Вот, – сказал он, протягивая мне сверток. Что-то мягкое. – Это, пожалуй, единственное, что я могу тебе подарить. На память. Сложно угадать, что в жизни пригодится.
– Спасибо, – ответил я, пожал Карстену руку, порылся в карманах, достал ключи и передал ему. Я вышел и прикрыл за собой дверь. Открывая машину, я видел, как он, надев клеенчатый фартук, перевязывает букет. Он не сдавался. Честно отрабатывал последние часы.
Машину я завел далеко не сразу – долго сидел просто так. Уровень воды в мировом океане увеличивается. На один сантиметр в год. Каждый год уменьшаются ледники на побережьях Шпицбергена. Страдают от экологических загрязнений белые медведи, а в Нурланне осталось лишь десять особей песца. Растет население Ставангера, и мэр Севланд уже локти кусает от страха, что первого января 2000 года в отделениях Статойла на Форусе отключат электроэнергию и Ставангеру придет конец, город погрузится во мрак, компьютеры выйдут из строя, суда навсегда осядут у побережья Суластранден и все закоулки зальет нефтью. И Хелле – она ведь сказала тогда, в горах, что я начал исчезать в ее глазах? Именно так и сказала. И чем больше я размышлял, тем отчетливее понимал, что расклеиваться я начал еще до того, как она решила порвать со мной, сказав, что все кончено. Разве нет? Я затрещал по швам уже давно, материковые плиты моей жизни раскололись и начали двигаться, образуя совершенно новые страны, которых не было в старых атласах.
В первую очередь скорости не выдерживает аварийный тормоз мозга. Срабатывая, он останавливает весь механизм, поэтому последние сутки я помню отрывками. Наша квартира. Моя квартира, совсем опустевшая. Только один стул и остался. Я сижу на нем. Я сидел и ничего не делал. Смотрел стоявший на полу телевизор, перед глазами маячила программа о равнине Серенгети. Не помню точно. На коленях лежал еще не открытый подарок Карстена. Потом открыл. Развернул, содрал бумагу. Комбинезон. Тот самый, с магнолией, который мы так никогда и не надевали. Абсолютно новый. Мыслей у меня в голове не было. Смотрел телевизор. Серенгети. Сатана. Поднес телевизор к окну и, открыв его, выбросил телевизор на улицу, тот пролетел два этажа и стукнулся об асфальт. Телевизор взорвался. Красивый звук. Плохой был телевизор. Вот так. Теперь все в порядке. По-моему, я долго так просидел. С комбинезоном на коленях. Уставившись в стенку. Собранная сумка стояла возле двери. Я сидел так, пока на следующее утро в дверь не позвонили. За ней стояли Йорн и Роар, остальные сидели в машине. Меня везут в Берген, я сижу на заднем сиденье, я засыпаю, дороги, паромы, корабль в Бергене. «Смирил Лайн». [40]
40
Одна из крупнейших в Скандинавии судоходных компаний.
Мы поднимаемся на борт, и речь меняется: я больше не понимаю, о чем говорят вокруг. Некоторые сразу же узнают Йорна, молодежь, нас просят дать автографы, я отхожу, говоря, что не вхожу в состав группы, «это не я», но все бесполезно, и Йорн говорит: «Только посмотри, от чего ты отказываешься», а корабль оседает в шершавом море, готовый пойти ко дну в любой момент. И Йорн снова просит меня подумать об этом, хоть одну секунду, о том, чтобы петь в их группе, ради него. Мне холодно. Я сижу в баре, на мне вязаная шапка. Я дрожу всем телом. Из носа течет. Я бегу в туалет, качаясь из стороны в сторону, мы вплываем в сумерки, разрезая Атлантику, а бородачи в шерстяных свитерах с Шетланда выпивают, смеются и орут. Я сижу в баре, вместе со всеми остальными, внизу, под нами, есть еще дискотека – там в синей комнате разливают синюю выпивку. Я чувствую необыкновенную злость и необыкновенную, невыносимую усталость. Вытаращив глаза, Йорн смотрит на меня, что-то кричит, и вот мы уже на палубе, ветер здесь такой сильный, что мы хватаемся за леера. Мы стоим на кормовой палубе, я зову остальных, но никто не слышит. Йорн что-то кричит в ответ, но я слышу только шум воды, ветер, винт, мне протягивают стакан, и я пью, не ощущая вкуса. Боль в руках, жжение в суставах. Я хочу спать – и больше ничего. Перегибаясь через поручни, я прищуриваюсь и смотрю на воду. В волнах корабль оседает, а с другого борта снова поднимается. Темно, поздняя ночь. Вдалеке, слева, что-то темное, это вполне может оказаться сушей, в первый раз за десять часов. Может, Шетланд. Или Гренландия. Может, Нью-Йорк. Сингапур, может статься, – кто его знает. Я не знаю ничего. Я сажусь, сажусь на холодную палубу, медленно поворачиваю голову, вижу Йорна и Роара, остальных членов группы и коллектив из Трондхейма, они стоят вокруг меня, я откидываюсь назад, на спину. Мягко ударяюсь головой о палубу. На лицо капает дождь. It’s the end of the world as we know it (and I feel fine). [41]
41
Вот и конец света, каким мы его себе представляли (и я прекрасно себя чувствую) (англ.).