Где живет ум
Шрифт:
Было видно, как спина полицейского выпрямлялась, глаза округлялись, лицо становилось серьезным и напуганным, пока он произносил эти слова.
Медленно, с огромным удовольствием, словно причмокивая и даже вытягивая губы вперед, Глеб произнес:
– Да, о нем разговор. Я бы сделал это сам из камеры по телефону, но у меня очень малый запас батарейки – боюсь, не успею все объяснить.
– Господин Белов, что же вы раньше не сказали, что лично знаете такого человека?! – затараторил следователь. – Конечно! Вы сейчас идите в камеру, а я с ним созвонюсь и все расскажу! Можете мне доверять и не волноваться.
Следователь даже поддержал Глеба за локоть, пока тот поднимался со стула и, провожая до камеры своего подследственного, непрестанно улыбался. Каждый жест его говорил о неожиданно возникшем большом уважении и почтении; удивительно, но, когда они подошли к двери в камеру, ему удалось открыть и закрыть ее так нежно, что, до этого момента скрипучая, словно старая телега дверь теперь не произвела ни единого звука.
Вернувшись в камеру, Глеб только сейчас по-настоящему понял, как устал. Одежда его уже впитала запахи тюрьмы, волосы стали жирными и неуправляемо торчали, словно рожки у молодого бычка. Желание почистить зубы и принять душ стало сильнее, чем чувство жажды; ногти предательски набрали грязи, голова болела и была словно колокол, отекшая шея требовала массажа или хотя бы поглаживания.
Продолжая прислушиваться и осматривать себя, Глеб остановил свой взгляд на животике: борьбу за его размеры он вел давно и безуспешно. Неожиданно ему вспомнился рассказ одного русского генерала времен гражданской войны, который в своих мемуарах написал, что именно плохое питание и тяжелые условия содержания избавили его от лишнего веса и улучшили общее самочувствие, когда он находился в плену у красных.
«Само по себе это неплохо… – Начал поглаживать свой животик Глеб, хотя перспектива сидеть в тюрьме ради того, чтобы избавиться от лишнего веса, абсолютно не прельщала его. – Интересно, а женщины, которые способны на любые подвиги во имя сохранения фигуры, согласились бы посидеть для этого в камере? Нет, лучше с животом на свободе, чем стройным в тюрьме!..» – Мысль вызвала улыбку и, сложив обе руки на животе, Глеб закрыл глаза.
Его разбудил шум, крики и хлопанье каких-то дверей.
Охранник-снабженец подбежал к решетке и, прокричав: «Русский, русский!» – опять скрылся в коридоре.
Глеб приподнялся: ему стало интересно, что именно вызвало такой переполох и беготню в коридоре, и зачем охранник обратился именно к нему.
Взявшись руками за стальные прутья, он попробовал просунуть лицо в квадрат решетки, но в процессе этих сложных экзерсисов чья-то рука вдруг ловко схватила его за нос.
– А-а-а!.. Второй раз попался: один раз – полиции, другой – мне, – отпуская нос, произнес Нишитымба, выныривая из-за угла.
Генерал стоял в тренировочном костюме, коленки на штанах висели, пятна на олимпийке говорили о его пристрастии к жирной пище и использовании спортивной одежды не по назначению. Четверо «головорезов», расположившись вокруг генерала, всем своим видом показывали рвение в охране важного лица; короткие рукава рубашек открывали внушительного размера бицепсы, черная форма и автоматы делали эти фигуры окончательно устрашающими. Лица охранников были суровы и неподвижны, словно застывшие изваяния демонов войны.
– Михалыч, – перешел Нишитымба на хороший русский язык, – ты в Намибии и, как я вижу, в хорошей компании! – Он окинул веселым взглядом всех находящихся в камере. – Это что, твое новое увлечение или упражнения по формированию духа? Нет-нет, сейчас угадаю: ты наконец-то решил выучить африкаанс, а твои учителя живут в этом симпатичном доме! – Смеясь над собственными остротами, генерал прошел внутрь камеры.
Демонстративно потянув воздух ноздрями и состроив гримасу, Нишитымба зажал двумя пальцами нос и, придав своему голосу французское произношение, продолжил иронично игривую форму общения.
– И запах от тебя идет просто волшебный! Может, посодействуешь, поможешь приобрести парфюм, которым ты пользуешься? Наверное, покупаешь его в Дубай… Говорят, там большой выбор, так в следующий раз, когда полетишь, захвати и для меня пару флакончиков.
Глеб обнял этого улыбчивого кругленького человека и ощутил, как теплое расслабляющее чувство спасения стало растекаться по телу предательски сентиментальными нотками. Он почувствовал: сейчас происходят события, которые в дальнейшем его сделают сильным и значимым, позволят ему красиво и уверенно рассказывать об этом приключении и, несмотря на приближающийся возраст он, оставаясь по сути своей мальчишкой, уже представлял лица жены и детей, полные восторгов и уважения к его тюремным подвигам.
– Ишь, медведь какой… Отпусти, – произнес Нишитымба, немного отстранившись от Глеба, – задавишь ведь… Вижу, ты еще больше стал с последней нашей встречи: щечки, подбородочек, животик – не солдатскую жизнь ведешь, эх, не солдатскую.
Глеб только собрался произнести несколько слов приветствия и благодарности, как генерал продолжил:
– Давай отсюда убираться, пока эти ошалевшие полицейские не начали звонить своим начальникам. Я написал им расписку и забираю тебя под свою личную ответственность; запомни – с этого момента ты мой пленник и должен слушаться моих указаний. Поэтому говорю тебе: руки в ноги и бегом отсюда на выход, бегом!
Они шли по коридорам и двери перед ними открывались, как по команде; стоящие вдоль стен полицейские старались не смотреть им в глаза, никто ничего не спрашивал и не говорил – такое рабское подчинение власти вызывало уважение и придавало уверенности.
Выйдя на улицу, Глеб остановился. Воздух был волшебный: легкий и нежный. Хотелось дышать и наслаждаться. По улице ходили люди, проезжали мимо автомобили, где-то играла музыка, листья на пальмах отражали солнце: город жил своей обычной жизнью.
– Правильно, что тебя посадили. Жалко, ненадолго, – выговаривал ворчливым тоном генерал. – Хоть жизнь ценить начнешь, думать лучше будешь, а глядишь, и с автоматом по Африке перестанешь, как мальчишка, бегать… Вон, виски уже седыми стали! Запрыгивай в машину и поехали, жена стол накрыла. Водки нет, извини, но виски, твой любимый односолодовый зеленый «фигишь» с оленем, налью.
Глеб сел в машину; он помнил, что Нишитымба относился к особенной категории людей, живущих эмоциями правды, и ему придется сейчас рассказать многое: ложь генерал чувствовал нутром – она разрубала его доверие. Но за правду, за друга он готов был отдать не только последнее, но даже и то, чем не владел.